Достаточно сказать о следующих основных изменениях, сделанных в пьесе "Дни Турбиных" по сравнению с романом "Белая гвардия". Роль полковника Малышева как командира артдивизиона была передана Алексею Турбину. Образ Алексея Турбина был укрупнен. Он впитал в себя, кроме черт Малышева, и свойства Най-Турса. Вместо страдающего врача, растерянно взирающего на события, не знающего что делать, в пьесе "Дни Турбиных" появилась фигура убежденного волевого человека. Как и Малышев, он не только знает, что надо делать, но еще глубоко понимает трагичность сложившихся обстоятельств и, собственно говоря, сам ищет себе гибели, обрекает себя на смерть, ибо знает, что дело проиграно, старый мир рухнул (Малышев, в отличие от Алексея Турбина, сохраняет какую-то веру, - считает, что лучшее, на что может рассчитывать каждый, кто хочет продолжать борьбу - это пробраться на Дон).

Булгаков в пьесе драматургическими средствами усилил обличение гетмановщины. Повествовательное описание побега гетмана было превращено в ярчайшую сатирическую сцену. С помощью гротеска с марионетки срывались ее националистические перья, лживое величье.

Все многочисленные эпизоды из романа "Белая гвардия" (и первого варианта пьесы), характеризующие переживания, настроение интеллигентных людей, в окончательном тексте "Дней Турбиных" сжимались, уплотнялись, подчинялись внутреннему стержню, усилению основного в сквозном действии мотива - мотива выбора в условиях, когда разразилась острая борьба. В последнем, 4-м акте на первое место выдвинулась фигура Мышлаевского с его эволюцией взглядов, решительным признанием: "Алешка был прав... Народ не с нами. Народ против нас". Он веско заявляет, что служить больше продажным и бездарным генералам не будет и готов перейти в ряды Красной Армии: "По крайней мере буду знать, что я буду служить в русской армии". В контраст Мышлаевскому появилась фигура бесчестного Тальберга. В романе он из Варшавы драпанул в Париж, женившись на Лидочке Герц, В пьесе возникает новый мотив. Тальберг неожиданно появляется в 4-м акте. Оказывается, он пробирается на Дон к генералу Краснову с особой миссией из Берлина и хочет взять с собой Елену. Но ждет его афронт. Елена объявляет ему, что она выходит замуж за Шервинского. Планы Тальберга рушатся.

В пьесе сильнее и ярче были раскрыты фигуры Шервинского и Лариосика. Влюбленность Шервинского в Елену, добродушие Лариосика вносили во взаимоотношения персонажей особую окраску, создавали в доме Турбиных атмосферу доброжелательности и взаимного внимания. В финале пьесы усиливались трагические моменты (Алексей Турбин гибнет, Николка остался калекой). Но мажорные ноты не исчезали. Они связаны с мироощущением Мышлаевского, увидевшего в крахе петлюровщины и победе Красной Армии новые ростки жизни. Звуки "Интернационала" в спектакле МХАТа извещали о наступлении нового мира .

Революция и культура -- вот та тема, с которой Михаил Булгаков вошел в литературу и которой оставался верен в своем творчестве. Для писателя разрушить старое -- значит уничтожить прежде всего культурные ценности. Он считает, что только культура, мир интеллигенции вносят гармонию в хаос человеческого бытия. Роман “Белая гвардия”, также как и пьеса по его мотивам “Дни Турбиных”, доставил своему автору, М. А. Булгакову, немало неприятностей. Его ругали в печати, навешивали различные ярлыки, обвинили автора в пособничестве врагу -- белому офицерству. И все это за то, что через пять лет после гражданской войны Булгаков осмелился показать белых офицеров не в стиле жутких и смешных героев плакатов и агиток, а как живых людей, со своими достоинствами и недостатками, своими понятиями о чести и долге. И эти люди, заклейменные именем врагов, оказались очень привлекательными личностями. В центре романа -- семья Турбиных: братья Алексей и Николка, их сестра Елена. Дом Турбиных всегда полон гостей и друзей. Следуя завещанию умершей матери, Елена поддерживает в доме атмосферу тепла и уюта. Даже в страшное время гражданской войны, когда город лежит в развалинах, за окнами непроглядная ночь со стрельбой, в доме Турбиных горит лампа под теплым абажуром, на окнах кремовые шторы, защищающие и отгораживающие хозяев от страха и смерти. По-прежнему собираются возле изразцовой печи старые друзья. Они молоды, веселы, все немного влюблены в Елену. Для них честь не пустое слово. И Алексей Турбин, и Николка, и Мышлаевский -- офицеры. Они действуют так, как велит им офицерский долг. Настали времена, когда трудно понять, где враг, от кого надо защищаться и кого защищать. Но они верны присяге, той, как они ее понимают. Они готовы защищать свои убеждения до конца. В гражданской войне нет правых и виноватых. Когда брат идет на брата, не может быть победителей. Люди гибнут сотнями. Оружие берут мальчишки, вчерашние гимназисты. Они отдают свои жизни ради идей -- истинных и ложных. Но сила Турбиных и их друзей в том, что они понимают: даже в этой круговерти истории есть простые вещи, которых надо держаться, если хочешь сохранить себя. Это верность, любовь и дружба. И присяга -- даже сейчас -- остается присягой, измена ей -- изменой Родине, а предательство остается предательством. “Никогда не убегайте крысьей побежкой в неизвестность от опасности”, -- пишет автор. Именно такой крысой, бегущей с тонущего корабля, представлен муж Елены Сергей Тальберг. Алексей Турбин презирает Таль берга, уезжающего из Киева с немецким штабом. Елена отказывается ехать с мужем. Для Николки предательством было бы оставить тело погибшего Най-Турса незахороненным, и он с риском для жизни похищает его из подвала. Турбины не политики. Их политические убеждения кажутся иногда наивными. Все герои -- и Мышлаевский, и Карась, и Шервинский, и Алексей Турбин -- отчасти похожи на Николку. который возмущен подлостью напавшего на него со спины дворника. “Все, конечно, нас ненавидят, но ведь он шакал форменный! Сзади за руку”, -- думает Николка. И в этом возмущении -- суть человека, который никогда не согласится, что для борьбы с врагом “все средства хороши”. Благородство натуры -- характерная черта булгаковских героев. Верность главным своим идеалам дает человеку внутренний стержень. И этим необычайно привлекательны главные герои романа. Как бы для сравнения рисует М. Булгаков и другую модель поведения. Вот хозяин дома, в котором снимают квартиру Турбины, инженер Василиса. Для него главным в жизни становится сохранение этой жизни любой ценой. Он трус, по словам Турбиных, “буржуй и несимпатичный”, не остановится перед прямым предательством, а может быть, и убийством. Он “революционер”, антимонархист, но его убеждения превращаются в ничто перед жадностью и приспособленчеством. Соседство с Василисой подчеркивает особенность Турбиных: они стремятся стать над обстоятельствами, а не оправдывать ими свои дурные поступки. В сложную минуту Най-Турс может сорвать с юнкера погоны, чтобы спасти его жизнь, и прикрывает его огнем из пулемета, а сам погибает. Николка, не считаясь с опасностью для себя, разыскивает родных Най-Турса. Алексей продолжает быть офицером, несмотря на то, что император, которому он присягал, отрекся от престола. Когда среди всей неразберихи “в гости” приезжает Лариосик, то Турбины не отказывают ему в гостеприимстве. Турбины вопреки обстоятельствам продолжают жить по тем законам, какие они себе устанавливают, какие диктует им их честь и совесть. Пусть они терпят поражения и им не удается спасти свой дом, но автор оставляет и им и читателям надежду. Эта надежда не может пока воплотиться в реальности, это пока только сны, соединяющие прошлое и будущее. Но хочется верить, что, даже тогда, “когда и тени наших тел и дел не останется на земле”, как пишет Булгаков, все равно будут существовать честь и верность, которым так преданы герои романа. Эта идея обретает трагическое звучание в романе “Белая гвардия”. Попытка Турбиных с мечом в руках отстоять быт, который уже утратил бытие, похожа на донкихотство. С их гибелью гибнет все. Художественный мир романа как бы раздваивается: с одной стороны, это мир Турбиных с устоявшимся культурным бытом, с другой стороны -- это варварство петлюровщины. Гибнет мир Турбиных, но сгинул и Петлюра. В город входит броненосец “Пролетарий”, несущий хаос в мир человеческой доброты. Мне кажется, Михаил Булгаков хотел подчеркнуть не социальные и политические пристрастия своих героев, а то вечное общечеловеческое, что они несут в себе: дружбу, доброту, любовь. На мой взгляд, семья Турбиных воплощает собой лучшие традиции русского общества, русской "Интеллигенции. Судьба произведений Булгакова драматична. Пьеса “Дни Турбиных” шла на сцене только потому, что Сталин разъяснил: “Эти “Дни Турбиных” есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма, ибо даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, при знав свое дело окончательно проигранным”. Однако Булгаков показал в пьесе обратное: погибель ждет ту силу, которая убивает душу народа -- культуру и людей, носителей духовности .

В творчестве М. Булгакова равноправно соседствуют и взаимодействуют произведения, принадлежащие к двум разным литературным родам: эпосу и драме. Писателю были одинаково подвластны как эпические жанры -- от короткого очерка и фельетона до романа, так и драматургические. Сам Булгаков писал, что проза и драматургия для него связаны неразрывно -- как левая и правая рука пианиста. Один и тот же жизненный материал нередко двоился в сознании писателя, требуя то эпической, то драматической формы. Булгаков, как никто иной, умел извлечь из романа драму и в этом смысле опровергал скептические сомнения Достоевского, полагавшего, что «почти всегда подобные попытки не удавались, по крайней мере вполне» .

«Дни Турбиных» ни в коем случае не были просто инсценировкой романа «Белая гвардия», переложением для сцены, как это достаточно часто случается, а совершенно самостоятельным произведением с новой, сценической структурой,

причем практически все изменения, произведенные Булгаковым, находят подтверждение в классической теории драмы. Подчеркнем: в классической, тем более, что для самого Булгакова ориентиром была именно драматическая классика, будь то Мольер или Гоголь. При трансформации романа в драму во всех изменениях на первый план выходит действие жанровых законов, сказывающееся не только в «сокращении» или «сжатии» романного содержания, но в изменении конфликта, в трансформации характеров и их отношений, в появлении нового типа символики и переключении чисто повествовательных элементов в драматургические структуры пьесы. Так, совершенно очевидно, что главным отличием пьесы от романа является новый конфликт, когда человек вступает в противоречие с историческим временем, и все происходящее с героями является не следствием «божьей кары» или «мужичонкова гнева», а результатом их собственного, сознательного выбора. Таким образом, одним из важнейших отличий пьесы в сравнении с романом становится появление нового, активного, подлинно трагического героя.

Алексей Турбин -- центральный герой романа «Белая гвардия» и драмы «Дни Турбиных» -- это далеко не один и тот же характер. Посмотрим, как шло изменение образа при переработке романа в драму, какие новые черты приобрел Турбин в пьесе, и попытаемся ответить на вопрос о причинах этих изменений.

Сам Булгаков на диспуте в театре Мейерхольда сделал важное замечание: «Тот, кто изображен в моей пьесе под именем полковника Алексея Турбина, есть не кто иной, как полковник Най-Турс, ничего общего в романе с врачом не имеющий» . Но если изучить внимательно тексты обоих произведений, то можно прийти к выводу, что в образе Турбина пьесы соединились три персонажа романа (сам Турбин, Най-Турс и Малышев). Причем слияние это происходило постепенно. Увидеть это можно, если сравнить с романом не только последнюю редакцию пьесы, но и все ранее существовавшие. Образ Най-Турса никогда непосредственно не сливался с образом Алексея, он был слит с образом полковника Малышева. Произошло это в октябре 1926 года, при обработке первой редакции пьесы, которая в то время еще носила название «Белая гвардия». Первоначально Най-Турс брал на себя командование, прикрывал не желающего бежать Николку и погибал: сцена соответствовала роману. Затем Булгаков передал реплики Най- Турса Малышеву, причем в них сохранилась картавость, характерная только для Най-Турса. К тому же в последней реплике Малышева после слов «Я умираю» следовало «У меня сестра», -- эти слова явно принадлежали Най-Турсу (вспомним роман, где после смерти полковника Николка знакомится с его сестрой). Затем эти слова были Булгаковым вычеркнуты. И только после этого, во второй редакции пьесы, произошло «соединение» Малышева и Турбина. О причинах такого соединения говорил сам Булгаков: «Это произошло опять-таки по чисто театральным и глубоко драматическим (видимо, «драматургическим». -- М.Р.) соображениям, два или три лица, в том числе и полковник, были соединены в одно...» .

Если мы сравним Турбина в романе и в пьесе, то мы увидим, что изменения

коснулись: возраста (28 лет -- 30 лет), профессии (врач -- полковник-артиллерист), черт характера (и это самое главное). В романе неоднократно говорится о том, что Алексей Турбин слабовольный, бесхарактерный человек. Сам Булгаков называет его «тряпка». В пьесе перед нами человек сильный, мужественный, обладающий стойким, решительным характером. В качестве яркого примера может быть названа, например, сцена прощания с Тальбергом в романе и в пьесе, в которой изображаются вроде бы одни и те же события, но поведение Турбина представляет две противоположные грани характера. Кроме того, у Алексея Турбина романа и Алексея Турбина пьесы разные судьбы, что также является очень важным (в романе Турбин ранен, но выздоравливает -- в пьесе гибнет).

Попытаемся теперь ответить на вопрос, в чем причины столь редкого изменения образа Турбина. Самый общий ответ-- принципиальное различие между эпическим и драматическим характерами, вытекающее из различия этих литературных родов.

Роман, как эпический жанр, обычно направлен на психологическое исследование характера с точки зрения его эволюции. В драме же, наоборот, прослеживается не эволюция характера, а судьба человека в различных коллизиях. Эту мысль очень точно выражает М. Бахтин в своей работе «Эпос и роман». Герой романа, считает он, «должен быть показан не как готовый и неизменный, а как становящийся, изменяющийся, воспитуемый жизнью» . Действительно, в «Белой гвардии» мы видим характер Турбина как изменяющийся. Это касается, во-первых, его морального облика. Доказательством может служить, например, его отношение к Тальбергу. В начале произведения, в сцене прощания со сбегающим в Германию Тальбергом, Алексей вежливо промолчал, хотя в душе и считал Тальберга «чертовой куклой, лишенной всякого понятия о чести». В финале он презирает себя за такое поведение и даже рвет карточку Тальберга в клочья. Видна эволюция Турбина и в изменении его взглядов на происходящие исторические события.

Жизнь Турбина, как, впрочем, и остальных членов его семьи, шла без особых потрясений, у него были определенные, устоявшиеся понятия о нравственности, чести, долге перед Родиной, но не было нужды особенно глубоко задумываться над ходом истории. Однако жизнь потребовала ответить на вопрос, с кем идти, какие идеалы защищать, на чьей стороне истина и правда. Сначала казалось, что истина и правда на стороне Гетмана, а Петлюра несет произвол и грабеж, потом приходит понимание, что Россию не представляют ни Петлюра, ни Гетман, понимание того, что прежний уклад рухнул. Как следствие возникает необходимость задуматься о возможности появления новой силы -- большевиков.

В пьесе эволюция характера не является доминирующим аспектом при изображении героя. Характер показан как установившийся, преданный одной, горячо защищаемой идее. Более того, когда происходит крушение этой идеи, Турбин погибает. Отметим также, что эпический характер допускает внутри себя некоторые, достаточно глубокие противоречия. М. Бахтин даже считал наличие таких противоречий обязательным для героя романа: «... герой [романа] должен объединять в себе как положительные, так и отрицательные черты, как низкие, так и высокие, как смешные, так и серьезные» . Драматический же герой таких противоречий в себе обычно не содержит. Драма требует отчетливости, предельной очерченности психологического рисунка. Только те движения человеческой души, которые сказываются в поведении людей, могут найти в ней свое отражение. Смутные переживания, тонкие переходы чувств полностью доступны лишь эпической форме. А герой драмы предстает перед нами не в смене случайных душевных настроений, но в непрерывном потоке цельного волевого устремления. Лессинг определял эту особенность драматического характера как «согласованность» и писал: «...в характере не должно быть никаких внутренних противоречий; они должны быть всегда единообразны, всегда верны себе; они могут проявляться то сильнее, то слабее, смотря по тому, как действуют на них внешние условия; но ни одно из этих условий не должно влиять настолько, чтобы делать черное белым» . Вспомним сцену из романа, когда Турбин довольно грубо обошелся с мальчиком-газетчиком, навравшим о содержании газеты: «Турбин вытащил из кармана скомканный лист и, не помня себя, два раза ткнул им мальчишке в физиономию, приговаривая со скрежетом зубовным: «Вот тебе вести. Вот тебе. Вот тебе вести. Сволочь!» Этот эпизод является достаточно ярким примером того, что Лессинг назвал бы «несогласованностью» характера, правда, здесь под влиянием обстоятельств не белое становится черным, а, наоборот, на какое-то время симпатичный нам образ обретает довольно неприятные черты. Но все же названные различия между эпическим и драматическим характерами не являются самыми важными. Главное различие вытекает из того, что фундаментальными для эпоса и драмы являются две принципиально разные категории: события и действия. Драматическое действие Гегель и его последователи рассматривают как возникающее не «из внешних обстоятельств, а из внутренней воли и характера» . Гегель писал о том, что в драме необходимо преобладание инициативных действий героев, сталкивающихся между собой. В эпическом произведении обстоятельства столь же деятельны, как и герои, а часто даже более деятельны. Эту же мысль развивал и Белинский, который усматривал различия содержания эпоса и драмы в том, что «в эпосе господствует событие, в драме -- человек». При этом он рассматривает это господство не только с точки зрения «принципа изображения», но и как силу, детерминирующую зависимость человека от событий в эпосе, а в драме -- наоборот -- событий от человека, «который по своей воле дает им ту или иную развязку» . Формула «в драме господствует человек» встречается и во многих современных работах. Действительно, рассмотрение вышеназванных произведений Булгакова полностью подтверждает это положение. Турбин в романе -- философствующий интеллигент, он, скорее, всего лишь свидетель событий, а не их деятельный участник. Все, что с ним происходит, имеет чаще какие-либо внешние причины, а не является следствием его собственной воли. Примером могут послужить многие эпизоды романа. Вот Турбин и Мышлаевский в сопровождении Карася идут к «Мадам Анжу», чтобы записаться в дивизион. Казалось бы, это добровольное решение Турбина, но мы понимаем, что в душе он не уверен в правильности своего поступка. Он признается в том, что является монархистом и предполагает, что это может помешать его поступлению в дивизион. Вспомним, какая мысль проскальзывает у него в голове при этом: «Обидно расставаться с Карасем и Витей,...но шут его возьми, этот социальный дивизион» (курсив мой. -- М.Р.). Таким образом, поступление Турбина на военную службу могло бы и не произойти, если бы не потребность дивизиона во врачах. Ранение Турбина происходит из-за того, что полковник Малышев совершенно забыл предупредить его об изменении обстановки в городе, а также из-за того, что по несчастливой случайности Алексей забыл снять кокарду с папахи, что его сразу же и выдало. Да и в целом в романе Турбин вовлечен в исторические события против его воли, ведь он вернулся в город с желанием «отдыхать и устраивать заново не военную, а обыкновенную человеческую жизнь».

Приведенные, а также многие другие примеры из романа доказывают, что Турбин-врач явно не «дотягивает» до героя драматического, а тем более трагического. Драма не может показывать судьбу людей, воля которых атрофирована, которые не способны принимать решения. Действительно, Турбин в пьесе, в отличие от романного Турбина, берет на себя ответственность за жизнь многих людей: именно он принимает решение в срочном порядке распустить дивизион. Но и за свою жизнь отвечает лишь он сам. Вспомним слова Николки, обращенные к Алексею: «Я знаю, чего ты сидишь. Знаю. Ты смерти от позора ждешь, вот что!». Характер драматический должен уметь бороться с неблагоприятными жизненными обстоятельствами. В романе же Турбин никогда не мог рассчитывать только на себя. Ярким доказательством может служить окончание романа, не вошедшее в основной текст. В этом эпизоде Турбин, наблюдая бесчинства петлюровцев, обращается к небу: «Господи, если ты существуешь, сделай так, чтобы большевики сию минуту появились в Слободке!»

По мнению Гегеля, далеко не всякое несчастье является трагическим, а лишь то, которое закономерно вытекает из поступков самого героя. Все страдания Турбина в романе вызывают у нас лишь сочувствие, и даже если бы он погибал в финале, большего чувства, чем сожаление, у нас это не вызывало бы. (Нужно заметить, что и выздоровление Турбина показано как произошедшее под влиянием внешней причины, даже несколько мистической -- молитвы Елены). Трагическая коллизия связана с невозможностью реализации исторически необходимого требования, «герой становится для нас драматическим лишь постольку, поскольку в его позиции, действиях, поступках в той или иной степени сказывается требование исторической необходимости» . Действительно, в «Днях Турбиных» представлена трагическая ситуация, в которой герой вступает в конфликт с временем. Идеал Турбина -- монархическая Россия -- ушел в прошлое, и восстановление его невозможно. С одной стороны, Турбин прекрасно понимает, что его идеал потерпел крах. Во второй картине первого акта это всего лишь предчувствие: «Померещился мне, знаете ли, гроб...», а в первой картине третьего акта он уже открыто говорит об этом: «...белому движению на Украине конец. Ему конец в Ростове-на-Дону, всюду! Народ не с нами. Он против нас. Значит, кончено! Гроб! Крышка!» Но, с другой стороны, Турбин не в состоянии отказаться от своего идеала, «выйти из белого лагеря», подобно тому, как это произошло с Турбиным в романе. Таким образом, перед нами трагический конфликт, который может завершиться лишь гибелью героя. Смерть полковника становится подлинной кульминацией пьесы, вызывая не только сочувствие, но и высшее нравственное очищение -- катарсис. Под именем Алексея Турбина в романе и пьесе Булгакова выступают два совершенно разные характера, и их различия напрямую свидетельствуют о первостепенной роли действия жанровых законов в процессе трансформации романа в драму.

Выводы по II главе

Вторая глава посвящена сопоставительному анализу прозаических образов романа "Белая гвардия" и драматических "Дни Турбиных". С целью рассмотрения типологии и символики семейных ценностей в романе М. Булгакова «Белая гвардия» в контексте духовно-нравственных традиций русской культуры, с учетом мировоззренческих особенностей творчества писателя.

Восемьдесят лет назад Михаил Булгаков начал писать роман о семье Турбиных, книгу пути и выбора, важную и для нашей литературы, и для истории русской общественной мысли. Ничто не устарело в “Белой гвардии”. Поэтому нашим политологам следовало бы читать не друг друга, а этот старый роман.

О ком и о чем же этот роман Булгакова написан? О судьбе Булгаковых и Турбиных, о гражданской войне в России? Да, конечно, но это далеко не все. Ведь такую книгу можно написать с самых разных позиций, даже с позиций одного из ее героев, подтверждение чему - бесчисленные романы тех лет о революции и гражданской войне. Мы знаем, например, те же киевские события в изображении персонажа «Белой гвардии» Михаила Семеновича Шполянского -- “Сентиментальное путешествие” Виктора Шкловского, бывшего эсеровского боевика-террориста. С чьей точки зрения написана «Белая гвардия»?

Сам автор «Белой гвардии», как известно, долгом своим считал “упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране. В частности, изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной исторической судьбы брошенной в годы гражданской войны в лагерь белой гвардии, в традициях «Войны и мира».

«Белая гвардия» - не только исторический роман, где гражданская война увидена ее свидетелем и участником с определенной дистанции и высоты, но и своеобразный «роман воспитания», где, говоря словами Л. Толстого, мысль семейная соединяется с мыслью народной.

Эта спокойная житейская мудрость понятна и близка Булгакову и молодой семье Турбиных. Роман «Белая гвардия» подтверждает правоту пословицы «Береги честь смолоду», ибо Турбины погибли бы, если бы не берегли честь смолоду. А их понятие чести и долга основывалось на любви к России.

Конечно, судьба военврача Булгакова, непосредственного участника событий, иная, он очень близок к событиям гражданской войны, потрясен ими, ибо потерял и никогда больше не видел обоих братьев, многих друзей, сам был тяжело контужен, пережил смерть матери, голод и нищету. Булгаков начинает писать автобиографические рассказы, пьесы, очерки и этюды о Турбиных, а в конце концов приходит к историческому роману о революционном перевороте в судьбах России, ее народа, интеллигенции.

«Белая гвардия» во многих деталях является автобиографическим романом, который основан на личных впечатлениях и воспоминаниях писателя о событиях, происходивших в Киеве зимой 1918--1919 гг. Турбины -- девичья фамилия бабушки Булгакова со стороны матери. В членах семьи Турбиных без труда угадываются родственники Михаила Булгакова, его киевские друзья, знакомые и он сам. Действие романа происходит в доме, который до малейших деталей списан с дома, в котором жила семья Булгаковых в Киеве; теперь в нём расположен музей Дом Турбиных.

Во враче-венерологе Алексее Турбине узнаётся сам Михаил Булгаков. Прототипом Елены Тальберг-Турбиной послужила сестра Булгакова -- Варвара Афанасьевна .

Многие фамилии персонажей романа совпадают с фамилиями реальных жителей Киева того времени либо немного изменены.

«Дни Турбиных» – самая популярная булгаковская пьеса родилась из романа «Белая гвардия». Ее премьера состоялась во МХАТе 5 октября 1926 года. В апреле 1929 года «Дни Турбиных» были сняты с репертуара из-за цензурного запрещения, после беседы Сталина с украинскими писателями, состоявшейся 12 февраля 1929 года. Собеседниками Сталина были начальник Главискусства Украины А. Петренко-Левченко, заведующий Агитпропом ЦК КП(б)У А. Хвыля, руководитель Всеукраинского союза пролетарских писателей, Союза писателей Украины И. Кулик, писатели А. Десняк (Руденко), И. Микитенко и др. Сталин защищал булгаковскую пьесу, заявив: «Возьмите «Дни Турбиных». Общий осадок впечатления у зрителя остается какой (несмотря на отрицательные стороны, в чем они состоят, тоже скажу), общий осадок впечатления остается какой, когда зритель уходит из театра? Это впечатление несокрушимой силы большевиков. Даже такие люди, крепкие, стойкие, по-своему честные, в кавычках, должны признать в конце концов, что ничего с этими большевиками не поделаешь. Я думаю, что автор, конечно, этого не хотел, в этом он неповинен, дело не в этом, конечно. «Дни Турбиных» – это величайшая демонстрация в пользу всесокрушающей силы большевизма. (Голос с места: И сменовеховства.) Извините, я не могу требовать от литератора, чтобы он обязательно был коммунистом и обязательно проводил партийную точку зрения. Для беллетристической литературы нужны другие мерки: нереволюционная и революционная, советская – несоветская, пролетарская – непролетарская. Но требовать, чтобы литература была коммунистической, нельзя». Однако один из собеседников заявил, что в «Днях Турбиных» «освещено восстание против гетмана. Это революционное восстание показано в ужасных тонах, под руководством Петлюры, в то время когда это было революционное восстание масс, проходившее не под руководством Петлюры, а под большевистским руководством. Вот такое историческое искажение революционного восстания, а с другой стороны – изображение крестьянского повстанческого [движения] как (пропуск в стенограмме) по-моему, со сцены Художественного театра не может быть допущено, и если положительным является, что большевики принудили интеллигенцию прийти к сменовеховству, то, во всяком случае, такое изображение революционного движения и украинских борющихся масс не может быть допущено». Другой собеседник возмутился: «Почему артисты говорят по-немецки чисто немецким языком и считают вполне допустимым коверкать украинский язык, издеваясь над этим языком? Это просто антихудожественно». Сталин с этим согласился: «Действительно, имеется тенденция пренебрежительного отношения к украинскому языку». А писатель Олекса Десняк утверждал: «Когда я смотрел «Дни Турбиных», мне прежде всего бросилось то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую великую неделимую Россию. Это концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо». О том же говорил и секретарь ЦК ВКП(б) Л.М. Каганович: «Единая неделимая выпирает».

Сталин еще раз попытался защитить пьесу: «Насчет «Дней Турбиных» – я ведь сказал, что это антисоветская штука, и Булгаков не наш. (…) Но что же, несмотря на то, что это штука антисоветская, из этой штуки можно вынести? Это всесокрушающая сила коммунизма. Там изображены русские люди – Турбины и остатки из их группы, все они присоединяются к Красной Армии как к русской армии. Это тоже верно. (Голос с места: С надеждой на перерождение.) Может быть, но вы должны признать, что и Турбин сам, и остатки его группы говорят: «Народ против нас, руководители наши продались. Ничего не остается, как покориться». Нет другой силы. Это тоже нужно признать. Почему такие пьесы ставятся? Потому что своих настоящих пьес мало или вовсе нет. Я против того, чтобы огульно отрицать все в «Днях Турбиных», чтобы говорить об этой пьесе как о пьесе, дающей только отрицательные результаты. Я считаю, что она в основном все же плюсов дает больше, чем минусов».

Когда Сталин прямо спросил А. Петренко-Левченко: «Вы чего хотите, собственно?», тот ответил: «Мы хотим, чтобы наше проникновение в Москву имело бы своим результатом снятие этой пьесы». Голоса с мест подтвердили, что это единодушное мнение всей делегации, и что вместо «Дней Турбиных» лучше поставить пьесу Владимира Киршона о бакинских комиссарах. Тогда Сталин спросил украинцев, надо ли ставить «Горячее сердце» Островского или чеховского «Дядю Ваню», и услышал в ответ, что Островский устарел. Тут Иосиф Виссарионович резонно возразил, что народ не может смотреть одни только коммунистические пьесы и «рабочий не знает, классическая ли это вещь или не классическая, а смотрит то, что ему нравится». И опять неплохо отозвался о булгаковской пьесе: «Конечно, если белогвардеец посмотрит «Дни Турбиных», едва ли он будет доволен, не будет доволен. Если рабочие посетят пьесу, общее впечатление такое – вот сила большевизма, с ней ничего не поделаешь. Люди более тонкие заметят, что тут очень много сменовеховства, безусловно, это отрицательная сторона, безобразное изображение украинцев – это безобразная сторона, но есть и другая сторона». А на предложение Кагановича, что Главрепертком мог бы пьесу исправить, Сталин возразил: «Я не считаю Главрепертком центром художественного творчества. Он часто ошибается. (…) Вы хотите, чтобы он (Булгаков. – Авт.) настоящего большевика нарисовал? Такого требования нельзя предъявлять. Вы требуете от Булгакова, чтобы он был коммунистом – этого нельзя требовать. Нет пьес. Возьмите репертуар Художественного театра. Что там ставят? «У врат царства», «Горячее сердце», «Дядя Ваня», «Женитьба Фигаро». (Голос с места: А это хорошая вещь?) Чем? Это пустяковая, бессодержательная вещь. Шутки дармоедов и их прислужников. (…) Вы, может быть, будете защищать воинство Петлюры? (Голос с места: Нет, зачем?) Вы не можете сказать, что с Петлюрой пролетарии шли. (Голос с места: В этом восстании большевики участвовали против гетмана. Это восстание против гетмана.) Штаб петлюровский если взять, что он, плохо изображен? (Голос с места: Мы не обижаемся за Петлюру) Там есть и минусы, и плюсы. Я считаю, что в основном плюсов больше».

Но на предложение Кагановича кончить разговор о «Днях Турбиных» кто-то из украинских писателей посетовал, что в то время, когда на Украине в полной мере борются как с великодержавным шовинизмом, так и с местным, украинским шовинизмом, а вот в РСФСР с великодержавным шовинизмом борются недостаточно, «хотя фактов шовинизма в отношении Украины можно найти много».

Однако в целом Сталин прислушался к критике со стороны украинских писателей-коммунистов и санкционировал запрет «Дней Турбиных». Ему надо было до поры до времени убедить украинских писателей и номенклатуры, что он стоит за развитие украинской культуры и защитит Украину от проявлений великодержавного шовинизма. Снятие «Дней Турбиных» стало здесь определенным символическим жестом.

16 февраля 1932 года были возобновлены по личному указанию Сталина. К тому времени уже был взят курс на постепенную деукраинизацию и русификацию Украины, так что искажение украинского языка уже не могло быть поставлено Булгакову в вину.

«Дни Турбиных» сохранялись на сцене Художественного театра вплоть до июня 1941 года. Всего в 1926–1941 годах пьеса прошла 987 раз. Если бы не почти трехлетний вынужденный перерыв, пьеса наверняка прошла бы на сцене значительно более 1000 раз. В начале Великой Отечественной войны Художественный театр гастролировал в Минске. Спектакли продолжались вплоть до 24 июня 1941 года. Во время бомбардировки было разрушено здание, где театр давал спектакли, и сгорели все декорации и костюмы спектакля «Дни Турбиных». Пьеса не возобновлялась на сцене МХАТа вплоть до 1967 года, когда «Дни Турбиных» были вновь поставлены в Художественном театре известным режиссером Леонидом Викторовичем Варпаховским.

При жизни Булгакова пьеса «Дни Турбиных» так и не появилась в печати, несмотря на ее неслыханную популярность. Впервые «Дни Турбиных» были опубликованы в СССР в булгаковском сборнике из двух пьес (вместе с пьесой о Пушкине «Последние дни») только в 1955 году. Следует отметить, что 21 годом ранее, в 1934 году, в Бостоне и Нью-Йорке были опубликованы два перевода «Дней Турбиных» на английский язык, выполненные Ю. Лайонсом и Ф. Блохом. В 1927 году в Берлине появился сделанный К. Розенбергом перевод на немецкий язык второй редакции булгаковской пьесы, носившей в русском оригинале название «Белая гвардия» (издание имело двойное название: «Дни Турбиных. Белая гвардия»).

Поскольку «Дни Турбиных» были написаны по мотивам романа «Белая гвардия», первые две редакции пьесы носили одинаковое с романом название. Работу над первой редакцией пьесы «Белая гвардия» Булгаков начал в июле 1925 года. Этому предшествовали следующие драматические события. Еще 3 апреля 1925 года Булгаков получил приглашение режиссера Художественного театра Бориса Ильича Вершилова прийти в театр, где ему предложили написать пьесу на основе романа «Белая гвардия». Вершилов, Илья Яковлевич Судаков, Марк Ильич Прудкин, Ольга Николаевна Андровская, Алла Константиновна Тарасова, Николай Павлович Хмелев, завлит МХАТа Павел Александрович Марков и другие представители молодой труппы Художественного театра искали пьесу современного репертуара, где все они могли получить достойные роли и, в случае успеха, вдохнуть новую жизнь в детище Станиславского и Немировича-Данченко. Ознакомившись с публикацией романа «Белая гвардия» в журнале «Россия», молодые мхатовцы уже по первой части смогли оценить огромный драматургический потенциал романа. Интересно, что у Булгакова замысел написать на основе «Белой гвардии» пьесу зародился еще в январе 1925 года, т. е. до предложения Вершилова. В какой-то мере этот замысел продолжал идею, осуществленную во Владикавказе в ранней булгаковской пьесе «Братья Турбины» в 1920 году. Тогда автобиографические герои были перенесены во времена революции 1905 года.

В начале сентября 1925 года он читал в присутствии Константина Сергеевича Станиславского первую редакцию пьесы «Белая гвардия» в театре. В первой редакции пьесы было пять актов, а не четыре, как в последующих. Здесь были повторены почти все сюжетные линии романа и сохранены практически все его основные персонажи. Алексей Турбин здесь еще оставался военным врачом, и среди действующих лиц присутствовали полковники Малышев и Най-Турс. Эта редакция не удовлетворила МХАТ из-за своей затянутости и наличия дублирующих друг друга персонажей и эпизодов. В следующей редакции, которую Булгаков читал труппе МХАТа в конце октября 1925 года, Най-Турс уже был устранен и его реплики и героическая смерть были переданы полковнику Малышеву. А к концу января 1926 года, когда было произведено окончательное распределение ролей в будущем спектакле, Булгаков убрал и Малышева, превратив Алексея Турбина в кадрового полковника-артиллериста, действительного выразителя идеологии Белого движения. Как мы уже упоминали, артиллерийскими офицерами в 1917–1918 годах служили муж сестры Булгакова Надежды Андрей Михайлович Земский и прототип Мышлаевского Николай Николаевич Сынгаевский. Возможно, это обстоятельство побудило драматурга сделать главных героев пьесы артиллеристами, хотя в качестве артиллеристов действовать героям пьесы, как и героям романа, так и не приходится.

Теперь именно Турбин, а не Най-Турс и Малышев погибал в гимназии, прикрывая отход юнкеров, и камерность турбинского дома взрывалась трагедией гибели его хозяина. Но Турбин также своей гибелью давал белой идее спасительный катарсис.

Теперь пьеса в основном сложилась. В дальнейшем под воздействием цензуры была снята сцена в петлюровском штабе, ибо петлюровская вольница в своей жестокой стихии очень напоминала красноармейцев. Отметим, что в ранних редакциях, как и в романе, «оборачиваемость» петлюровцев в красных подчеркивалась «красными хвостами» (шлыками) у них на папахах (некоторые петлюровские курени действительно носили такие шлыки). Возражение цензуры вызывало и само название пьесы «Белая гвардия». КС. Станиславский под давлением Главреперткома предлагал заменить его на «Перед концом», которое Булгаков категорически отверг. В августе 1926 года стороны сошлись на названии «Дни Турбиных» (в качестве промежуточного варианта фигурировала «Семья Турбиных»). 25 сентября 1926 года «Дни Турбиных» были разрешены Главреперткомом для постановки только в Художественном театре. В последние дни перед премьерой пришлось внести ряд изменений, особенно в финал, где появились все нарастающие звуки «Интернационала», а Мышлаевского заставили произнести здравицу Красной Армии и выразить готовность в ней служить словами: «По крайней мере, я знаю, что буду служить в русской армии», а заодно провозгласить, что вместо прежней России будет новая – столь же великая.

Л.С. Карум вспоминал по поводу «Дней Турбиных»: «Первую часть своего романа Булгаков переделал в пьесу под названием «Дни Турбиных» (в действительности речь должна идти скорее не о переделке в пьесу первой части романа, а о написании оригинальной пьесы по мотивам романа. Поскольку Алексей Турбин теперь погибал в здании гимназии, то в заключительной сцене, происходящей в момент, когда петлюровцы оставляют город под натиском красных, ту роль, которую он играл в романе, фактически брал на себя Мышлаевский. – Б.С. ). Пьеса эта очень нашумела, потому что впервые на советской сцене были выведены хоть и не прямые противники советской власти, но все же косвенные. Но «офицеры-собутыльники» несколько искусственно подкрашены, вызывают к себе напрасную симпатию, а это вызвало возражение для постановки пьесы на сцене.

Дело в романе и пьесе разыгрывается в семье, члены которой служат в рядах гетманских войск против петлюровцев, так что Белой антибольшевистской армии практически нет.

Пьеса потерпела все же много мук, пока попала на сцену. Булгаков и Московский Художественный театр, который ставил эту пьесу, много раз должны были углублять ее. Так, например, на одной вечеринке в доме Турбина офицеры – все монархисты – поют гимн. Цензура потребовала, чтобы офицеры были пьяны и пели гимн нестройно, пьяными голосами. (Тут Карум явно ошибается. Ведь и в тексте романа пение романа происходило на вечеринке, на которой Алексей Турбин, а также Шервинский и Мышлаевский изрядно напиваются. – Б.С. )

Я читал роман очень давно, пьесу смотрел несколько лет тому назад, и поэтому у меня роман и пьеса слились в одно.

Должен лишь сказать, что похожесть моя сделана в пьесе меньше, но Булгаков не мог отказать себе в удовольствии, чтобы меня кто-то по пьесе не ударил, а жена вышла замуж за другого. В Деникинскую армию едет один только Тальберг (отрицательный тип), остальные расходятся после взятия Киева петлюровцами, кто куда».

Под влиянием образа Мышлаевского в пьесе Булгаков несколько облагородил этот образ в той редакции окончания романа «Белая гвардия», которая была издана в Париже в 1929 году. В частности, был убран эпизод с абортом, который горничная Турбиных Анюта вынуждена делать от Мышлаевского.

«Дни Турбиных» имели совершенно уникальный успех у публики. Это была единственная пьеса в советском театре, где белый лагерь был показан не карикатурно, а с нескрываемым сочувствием, причем главный его представитель, полковник Алексей Турбин, был наделен явными автобиографическими чертами. Личная порядочность и честность противников большевиков не ставились под сомнение, а вина за поражение возлагалась на штабы, генералов и политических вождей, не сумевших предложить приемлемую для большинства населения политическую программу и должным образом организовать белую армию. За первый сезон 1926/27 года пьеса прошла 108 раз, больше, чем любой другой спектакль московских театров. «Дни Турбиных» пользовались любовью со стороны интеллигентной беспартийной публики, тогда как публика партийная иной раз пыталась устроить обструкцию. Вторая жена драматурга Л.Е. Белозерская в своих мемуарах воспроизводит рассказ одной знакомой о мхатовском спектакле: «Шло 3-е действие «Дней Турбиных»… Батальон (правильнее – артиллерийский дивизион. – Б.С. ) разгромлен. Город взят гайдамаками. Момент напряженный. В окне турбинского дома зарево. Елена с Лариосиком ждут. И вдруг слабый стук… Оба прислушиваются… Неожиданно из публики взволнованный женский голос: «Да открывайте же! Это свои!» Вот это слияние театра с жизнью, о котором только могут мечтать драматург, актер и режиссер».

А вот как запомнились «Дни Турбиных» человеку из другого лагеря – критику и цензору Осафу Семеновичу Литовскому немало сделавшему для изгнания булгаковских пьес с театральных подмостков: «Премьера Художественного театра была примечательна во многих отношениях, и прежде всего тем, что в ней участвовала главным образом молодежь. В «Днях Турбиных» Москва впервые встретилась с такими актерами, как Хмелев, Яншин, Добронравов, Соколова, Станицын, – с артистами, творческая биография которых складывалась в советское время.

Предельная искренность, с которой молодые актеры изображали переживания «рыцарей» белой идеи, злобных карателей, палачей рабочего класса, вызывала сочувствие одной, самой незначительной части зрительного зала, и негодование другой.

Хотел или не хотел этого театр, но выходило так, что спектакль призывал нас пожалеть, по-человечески отнестись к заблудшим российским интеллигентам в форме и без формы.

Тем не менее мы не могли не видеть, что на сцену выходит новая, молодая поросль артистов Художественного театра, которая имела все основания встать в один ряд со славными стариками.

И действительно, вскоре мы имели возможность радоваться замечательному творчеству Хмелева и Добронравова.

В вечер премьеры буквально чудом казались все участники спектакля: и Яншин, и Прудкин, и Станицын, и Хмелев, и в особенности Соколова и Добронравов.

Невозможно передать, как поразил своей исключительной, даже для учеников Станиславского, простотой Добронравов в роли капитана Мышлаевского.

Прошли годы. В роли Мышлаевского стал выступать Топорков. А нам, зрителям, очень хочется сказать участникам премьеры: никогда не забыть Мышлаевского – Добронравова, этого простого, немного неуклюжего русского человека, по-настоящему глубоко понявшего все, очень просто и искренне, без всякой торжественности и патетики признавшего свое банкротство.

Вот он, рядовой пехотный офицер (в действительности – артиллерийский. – Б.С. ), каких мы много видели на русской сцене, за самым обыкновенным делом: сидит на койке и стягивает сапоги, одновременно роняя отдельные слова признания капитуляции. А за кулисами – «Интернационал». Жизнь продолжается. Каждый день нужно будет тянуть служебную, а может быть, даже военную лямку…

Глядя на Добронравова, думалось: «Ну, этот, пожалуй, будет командиром Красной Армии, даже обязательно будет!»

Мышлаевский – Добронравов был куда умнее и значительнее, глубже своего булгаковского прототипа (а сам Булгаков, заметим, – умнее и значительнее своего критика Литовского. – Б.С. ).

Постановщиком спектакля был Илья Яковлевич Судаков, который был всего на год старше самого Булгакова, а главным режиссером – КС. Станиславский. Именно в работе над «Днями Турбиных» по-настоящему сложилась молодая труппа МХАТа.

Почти вся советская критика дружно ругала булгаковскую пьесу, хотя иной раз рисковала похвалить мхатовский спектакль, в котором будто бы актерам и режиссеру удалось преодолеть «реакционный замысел» драматурга. Так, нарком просвещения А.В. Луначарский утверждал в статье в «Известиях» 8 октября 1926 года, сразу после премьеры, что в пьесе царит «атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля», считал ее «полуапологией белогвардейщины», а позднее, в 1933 году, назвал «Дни Турбиных» «драмой сдержанного, даже если хотите лукавого капитулянтства». В статье журнала «Новый зритель» от 2 февраля 1927 года Булгаков, составивший альбом вырезок рецензий на свои произведения, отчеркнул следующее: «Мы готовы согласиться с некоторыми из наших друзей, что «Дни Турбиных» циничная попытка идеализировать белогвардейщину но мы не сомневаемся в том, что именно «Дни Турбиных» – осиновый кол в ее гроб. Почему? Потому, что для здорового советского зрителя самая идеальная слякоть не может представить соблазна, а для вымирающих активных врагов и для пассивных, дряблых, равнодушных обывателей та же слякоть не может дать ни упора, ни заряда против нас. Все равно как похоронный гимн не может служить военным маршем». Драматург в письме правительству 28 марта 1930 года отмечал, что в его альбоме вырезок скопилось 298 «враждебно-ругательных» отзывов и 3 положительных, причем подавляющее большинство их было посвящено «Дням Турбиных». Практически единственным положительным откликом на пьесу оказалась рецензия Н. Рукавишникова в «Комсомольской правде» от 29 декабря 1926 года Это был ответ на ругательное письмо поэта Александра Безыменского, назвавшего Булгакова «новобуржуазным отродьем». Рукавишников пытался убедить булгаковских оппонентов, что «на пороге 10-й годовщины Октябрьской революции… совершенно безопасно показать зрителю живых людей, что зрителю порядочно-таки приелись и косматые попы из агитки, и пузатые капиталисты в цилиндрах», но никого из критиков так и не убедил.

В пьесе, как и в романе, отрицательным героем является Тальберг, озабоченный лишь своей карьерой и произведенный теперь в полковники. Во второй редакции пьесы «Белая гвардия» он вполне шкурнически объяснял свое возвращение в Киев, который вот-вот должны были занять большевики: «Я прекрасно в курсе дела. Гетманщина оказалась глупой опереткой. Я решил вернуться и работать в контакте с советской властью. Нам нужно переменить политические вехи. Вот и все». Однако для цензуры столь раннее «сменовеховство» такого несимпатичного персонажа, как Тальберг, оказалось неприемлемым. В результате в окончательном тексте пьесы свое возвращение в Киев Тальбергу пришлось объяснять командировкой на Дон к генералу П.Н. Краснову, хотя оставалось неясно, почему этот не отличающийся храбростью персонаж выбрал столь рискованный маршрут, с заездом в город, который пока еще занимали враждебные белым петлюровцы и вот-вот должны были занять большевики. Внезапно вспыхнувшая любовь к жене Елене в качестве объяснения этого поступка выглядела довольно фальшиво, поскольку прежде, поспешно уезжая в Берлин, Тальберг не проявлял особой заботы об оставляемой супруге. Возвращение же обманутого мужа прямо к свадьбе Елены с Шервинским нужно было Булгакову для создания комического эффекта и окончательного посрамления Владимира Робертовича (так теперь звался Тальберг).

Образ Тальберга в «Днях Турбиных» вышел еще более отталкивающим, чем в романе «Белая гвардия». Карум, естественно, не желал признавать себя отрицательным персонажем, из-за чего, как мы помним, его семья порвала все отношения с Михаилом Афанасьевичем. Но во многом списанный с него полковник Тальберг был одним из сильнейших, хотя и весьма отталкивающих образов пьесы. Приводить такого к службе в Красной Армии, по мнению цензоров, было никак нельзя. Поэтому вместо возвращения в Киев в надежде наладить сотрудничество с советской властью Булгакову пришлось отправить Тальберга в командировку на Дон к Краснову. Наоборот, под давлением Главреперткома и МХАТа существенную эволюцию в сторону сменовеховства и охотного принятия советской власти претерпел симпатичный Мышлаевский. Здесь для подобного развития образа был использован литературный источник – роман Владимира Зазубрина (Зубцова) «Два мира» (1921). Там поручик колчаковской армии Рагимов следующим образом объяснял свое намерение перейти к большевикам: «Мы воевали. Честно рэзали. Наша не бэрет. Пойдем к тем, чья бэрет… По-моему, и родина, и революция – просто красивая ложь, которой люди прикрывают свои шкурные интересы. Уж так люди устроены, что какую бы подлость они ни сделали, всегда найдут себе оправдание». Мышлаевский же в окончательном тексте говорит о своем намерении служить большевикам и порвать с Белым движением: «Довольно! Я воюю с девятьсот четырнадцатого года. За что? За отечество? А это отечество, когда бросили меня на позор?! И опять идти к этим светлостям?! Ну нет! Видали? (Показывает шиш.) Шиш!.. Что я, идиот, в самом деле? Нет, я, Виктор Мышлаевский, заявляю, что больше я с этими мерзавцами генералами дела не имею. Я кончил!..» Зазубринский Рагимов беззаботно-водевильную песню своих товарищей прерывал декламацией: «Я комиссар. В груди пожар!» В окончательном тексте «Дней Турбиных» Мышлаевский вставляет в белый гимн – «Вещего Олега» здравицу: «Так за Совет Народных Комиссаров…» По сравнению с Рагимовым Мышлаевский в своих мотивах был сильно облагорожен, но жизненность образа при этом полностью сохранилась.

Суть перемен, происшедших в пьесе по сравнению с романом, так подытожил враждебно настроенный к Булгакову критик И.М. Нусинов:

«Сейчас не надо больше оправдываться за свое сменовеховство, за приспособление к новой жизни: это пройденный этап. Сейчас уже прошел также момент раздумья и раскаяния за грехи класса. Булгаков, наоборот, пользуясь затруднениями революции, пытается углубить идеологическое наступление на победителя. Он еще раз переоценивает кризис и гибель своего класса и пытается его реабилитировать. Булгаков перерабатывает свой роман «Белая гвардия» в драму «Дни Турбиных». Две фигуры романа – полковник Малышев и врач Турбин – соединены в образе полковника Алексея Турбина.

В романе полковник предает коллектив и сам спасается, а врач погибает не как герой, а как жертва. В драме – врач и полковник слиты в Алексее Турбине, гибель которого – апофеоз белого героизма. В романе крестьяне и рабочие учат немцев уважать их страну. Месть крестьян и рабочих немецким и гетманским поработителям Булгаков оценивает как справедливый приговор судьбы «гадам». В драме народ – одна лишь дикая петлюровская банда. В романе – культура белых – ресторанная жизнь «закокаиненных проституток», море грязи, в котором тонут цветы Турбиных. В драме – красота цветов Турбиных – сущность прошлого и символ погибающей жизни. Задача автора – моральная реабилитация прошлого в драме».

Критик не остановился перед прямым искажением булгаковских текстов и замыслов. Ведь в романе врач Алексей Турбин отнюдь не погибает, а лишь оказывается ранен. Полковник же Малышев в романе вовсе не «предает коллектив» ради собственного спасения, а, наоборот, сначала спасает своих подчиненных, распуская дивизион, которому больше некого защищать, и лишь потом покидает здание гимназии.

В ранней редакции «Дней Турбиных», создававшейся в 1925 году, Мышлаевский посреди застолья предлагает выпить за здоровье Троцкого, потому что он «симпатичный». В финале же в ответ на реплику Студзинского: «Ты забыл, что предсказывал Алексей Васильевич? Помнишь, Троцкий? – Все сбылось, вон он, Троцкий идет!» – Виктор Викторович утверждал, и как будто вполне трезво: «И прекрасно! Великолепная вещь! Будь моя власть, я б его командиром корпуса назначил!» Однако к моменту премьеры «Дней Турбиных» в октябре 1926 года Троцкий был выведен из Политбюро и оказался в опале, так что произносить его имя со сцены в положительном контексте уже стало невозможно.

Булгакова привлекала незаурядная личность Троцкого – главного военного вождя большевиков во время Гражданской войны, против которых будущему автору «Белой гвардии» довелось воевать несколько месяцев в качестве военного врача Вооруженных сил Юга России на Северном Кавказе. В дневнике «Под пятой» писатель откликнулся на временное отстранение Льва Давыдовича по болезни от исполнения должностных обязанностей, расценив это как поражение председателя Реввоенсовета в борьбе за власть. 8 января 1924 года публикацию в газетах соответствующего бюллетеня Булгаков прокомментировал однозначно: «Итак, 8-го января 1924 года Троцкого выставили. Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть он ей поможет». Очевидно, он считал победу Троцкого все же меньшим злом по сравнению с приходом к власти Сталина и тесно блокировавшихся с ним в тот период Г.Е. Зиновьева и Л.Б. Каменева, женатого, кстати сказать, на сестре Троцкого Ольге. Вместе с тем писатель не разделял распространенного мнения, что столкновение Троцкого с остальными членами Политбюро может привести к вооруженному противоборству и массовым беспорядкам. В записи, сделанной в ночь с 20 на 21 декабря 1924 года, Булгаков назвал самым главным событием последних двух месяцев «раскол в партии, вызванный книгой Троцкого «Уроки Октября», дружное нападение на него всех главарей партии во главе с Зиновьевым, ссылка Троцкого под предлогом болезни на юг и после этого – затишье. Надежды белой эмиграции и внутренних контрреволюционеров на то, что история с троцкизмом и ленинизмом приведет к кровавым столкновениям или перевороту внутри партии, конечно, как я и предполагал, не оправдались. Троцкого съели, и больше ничего. Анекдот:

– Лев Давидыч, как ваше здоровье?

– Не знаю, я еще не читал сегодняшних газет (намек на бюллетень о его здоровье, составленный в совершенно смехотворных тонах)». Следует отметить что и в анекдоте, и в основном тексте записи есть некоторое сочувствие Троцкому. Противники председателя Реввоенсовета названы «главарями», которые «съели» своего товарища по партии.

Для Булгакова Троцкий – противник, но противник, во многом достойный уважения.

В пьесе Булгаков совсем не пытался польстить бывшему председателю Реввоенсовета, а лишь отражал мнение, широко распространенное среди белого офицерства. Сошлюсь на свидетельство моего деда, кстати, как и Булгаков, доктора, Б.М. Соколова, которому в 1919 году в Воронеже довелось беседовать с остановившимся у него начальником контрразведки в корпусе Шкуро есаулом Каргиным. Есаул почему-то, без каких-либо на то оснований, считал дедушку красным, но настроен был весьма дружелюбно, пригласил его отобедать и за столом признался: «У вас есть один настоящий полководец – Троцкий. Эх, был бы такой у нас – мы бы точно победили». Любопытно, что под влиянием незаурядной, как бы к ней ни относиться, личности Троцкого в разное время оказывались люди, весьма далекие от коммунистических идей и партии большевиков.

Кстати сказать, насчет того, что Каргин был начальником контрразведки корпуса, мой дедушка мог и ошибиться. Единственный известный мне есаул с фамилией Каргин – это Александр Иванович Каргин, 1882 года рождения, произведенный в есаулы 29 декабря 1915 года, а 9 марта 1917 года назначенный командиром 20-й донской казачьей батареи. 31 января 1919 года он был произведен в войсковые старшины. Умер 6 января 1935 года во французском городе Кан. Его «каргинская» батарея упоминается в романе «Тихий Дон». Правда, мой дедушка запомнил Каргина как есаула, но тот мог представляться и последним чином, который получил в императорской армии. Каргин был донским казаком, а Шкуро командовал корпусом из кубанских и терских казаков. Однако в Воронеже под начало Шкуро также перешел Донской казачий корпус генерала КК Мамонтова.

В сезон 1926/27 года Булгаков во МХАТе получил письмо, подписанное «Виктор Викторович Мышлаевский». Судьба неизвестного автора в Гражданскую войну совпадала с судьбой булгаковского героя, а в последующие годы была столь же безотрадной, как и у создателя «Белой гвардии» и «Дней Турбиных». В письме сообщалось:

«Уважаемый г. автор. Помня Ваше симпатичное отношение ко мне и зная, как Вы интересовались одно время моей судьбой, спешу Вам сообщить свои дальнейшие похождения после того как мы расстались с Вами. Дождавшись в Киеве прихода красных, я был мобилизован и стал служить новой власти не за страх, а за совесть, а с поляками дрался даже с энтузиазмом. Мне казалось тогда, что только большевики есть та настоящая власть, сильная верой в нее народа, что несет России счастье и благоденствие, что сделает из обывателей и плутоватых богоносцев сильных, честных, прямых граждан. Все мне казалось у большевиков так хорошо, так умно, так гладко, словом, я видел все в розовом свете до того, что сам покраснел и чуть-чуть не стал коммунистом, да спасло меня мое прошлое – дворянство и офицерство. Но вот медовые месяцы революции проходят. НЭП, кронштадское восстание. У меня, как и у многих других, проходит угар и розовые очки начинают перекрашиваться в более темные цвета…

Общие собрания под бдительным инквизиторским взглядом месткома. Резолюции и демонстрации из-под палки. Малограмотное начальство, имеющее вид вотятского божка и вожделеющее на каждую машинистку (создается впечатление, что автор письма был знаком с соответствующими эпизодами булгаковской повести «Собачье сердце», неопубликованной, но ходившей в списках. – Б.С. ). Никакого понимания дела, но взгляд на все с кондачка. Комсомол, шпионящий походя с увлечением. Рабочие делегации – знатные иностранцы, напоминающие чеховских генералов на свадьбе. И ложь, ложь без конца… Вожди? Это или человечки, держащиеся за власть и комфорт, которого они никогда не видали, или бешеные фанатики, думающие пробить лбом стену (под последними, очевидно, подразумевался, прежде всего, впавший уже в опалу Л.Д. Троцкий. – Б.С. ). А самая идея! Да, идея ничего себе, довольно складная, но абсолютно не претворяемая в жизнь, как и учение Христа, но христианство и понятнее, и красивее (похоже, «Мышлаевский» был знаком и с трудами русских философов Н.А. Бердяева и С.Н. Булгакова, доказывавших, что марксизм взял христианскую идею и просто перенес ее с небес на землю. – Б.С. ).

Так вот-с. Остался я теперь у разбитого корыта. Не материально. Нет. Я служу и по нынешним временам – ничего себе, перебиваюсь. Но паршиво жить ни во что не веря. Ведь ни во что не верить и ничего не любить – это привилегия следующего за нами поколения, нашей смены беспризорной.

В последнее время или под влиянием страстного желания заполнить душевную пустоту, или же, действительно, оно так и есть, но я иногда слышу чуть уловимые нотки какой-то новой жизни, настоящей, истинно красивой, не имеющей ничего общего ни с царской, ни с советской Россией. Обращаюсь с великой просьбой к Вам от своего имени и от имени, думаю, многих других таких же, как я, пустопорожних душой. Скажите со сцены ли, со страниц ли журнала, прямо или эзоповым языком, как хотите, но только дайте мне знать, слышите ли Вы эти едва уловимые нотки и о чем они звучат?

Или все это самообман и нынешняя советская пустота (материальная, моральная и умственная) есть явление перманентное. Caesar, morituri te salutant (Цезарь, обреченные на смерть приветствуют тебя (лат. – Б.С. )».

Слова об эзоповом языке указывают на знакомство автора письма с фельетоном «Багровый остров» (1924). Как фактический ответ «Мышлаевскому» можно рассматривать пьесу «Багровый остров», написанную на основе этого фельетона. Булгаков, превратив пародию на сменовеховство в «идеологическую» пьесу внутри пьесы, показал, что все в современной советской жизни определяется всевластием душащих творческую свободу чиновников, вроде Саввы Лукича, и никаких ростков нового тут быть не может. В «Днях Турбиных» он еще обозначал надежды на какое-то лучшее будущее, потому и ввел, как и в романе, в последнее действие крещенскую елку как символ надежды на духовное возрождение. Для этого даже была смещена хронология действия пьесы против реальной. Позднее Булгаков так объяснил это своему другу П.С. Попову: «События последнего действия отношу к празднику крещения… Раздвинул сроки. Важно было использовать елку в последнем действии». На самом деле оставление Киева петлюровцами и занятие города большевиками происходило 3–5 февраля 1919 года, и в романе эта хронология в общем соблюдена, поскольку там крещенская елка предшествует оставлению города петлюровцами, которое происходит в ночь на 3-е число. А вот в пьесе Булгаков перенес эти события на две недели вперед, чтобы совместить их с крещенским праздником в ночь с 18-го на 19-е января.

Критика обрушилась на Булгакова за то, что в «Днях Турбиных» белогвардейцы предстали трагическими чеховскими героями. О.С. Литовский окрестил булгаковскую пьесу «Вишневым садом» Белого движения, вопрошая риторически: «Какое дело советскому зрителю до страданий помещицы Раневской, у которой безжалостно вырубают вишневый сад? Какое дело советскому зрителю до страданий внешних и внутренних эмигрантов о безвременно погибшем Белом движении?» Критик же А. Орлинский бросил драматургу обвинение в том, что «все командиры и офицеры живут, воюют, умирают и женятся без единого денщика, без прислуги, без малейшего соприкосновения с людьми из каких-либо других классов и социальных прослоек». 7 февраля 1927 года на диспуте в театре Всеволода Мейерхольда, посвященном «Дням Турбиных» и «Любови Яровой», Булгаков ответил критикам: «Я, автор этой пьесы «Дни Турбиных», бывший в Киеве во время гетманщины и петлюровщины, видевший белогвардейцев в Киеве изнутри за кремовыми занавесками, утверждаю, что денщиков в Киеве в то время, то есть когда происходили события в моей пьесе, нельзя было достать на вес золота». «Дни Турбиных» в гораздо большей степени было реалистическим произведением, чем то допускали его критики, представлявшие действительность, в отличие от Булгакова, в виде заданных идеологических схем. На том же диспуте драматург объяснил, почему убрал из пьесы прислугу Анюту, которая присутствовала в романе. Поскольку пьеса и так получалась слишком растянутой по времени, приходилось безжалостно сокращать персонажей и целые сюжетные линии. А критики и режиссеры требовали добавить в пьесу прислугу, которая должна была символизировать народ. Булгаков вспоминал: «…Режиссер мне говорит: «Даешь прислугу». Я говорю: «Помилуйте, куда я ее дену?» Ведь из пьесы при моем собственном участии выламывались громадные куски, потому что пьеса не укладывалась в размеры сцены и потому что последние трамваи идут в 12 часов. Наконец я, доведенный до белого каления, написал фразу: «А где Анюта?» – «Анюта уехала в деревню». Так вот, я хочу сказать, что это не анекдот. У меня есть экземпляр пьесы, и в нем эта фраза относительно прислуги есть. Я лично считаю ее исторической».

Через много лет после премьеры «Дней Турбиных» спектакль увидел военный атташе германского посольства в Москве в предвоенные годы генерал-майор Эрнст Кестринг. К концу войны он дослужился до генерала от кавалерии, командовал Восточными войсками, в которые входила и Русская освободительная армия А.А. Власова, был отпущен из американского плена уже в 1946 году и мирно скончался в 1953 году. Свидетельствует присутствовавший вместе с Кестринг в театре немецкий дипломат Ганс фон Херварт: «В одной из сцен пьесы требовалось эвакуировать гетмана Украины Скоропадского, чтобы он не попал в руки наступавшей Красной Армии. С целью скрыть его личность его переодели в немецкую форму и унесли на носилках под наблюдением немецкого майора. В то время как украинского лидера переправляли подобным образом, немецкий майор на сцене говорил: «Чистая немецкая работа», – все с очень сильным немецким акцентом. Так вот, именно Кестринг был тем майором, который был приставлен к Скоропадскому во время описываемых в пьесе событий. Когда он увидел спектакль, он решительно запротестовал против того, что актер произносил эти слова с немецким акцентом, поскольку он, Кестринг, говорил по-русски совершенно свободно. Он обратился с жалобой к директору театра. Однако, вопреки негодованию Кестринга, исполнение оставалось тем же.

Конечно, десятилетия спустя Херварт, очевидно, перепутал детали. В сценической редакции «Дней Турбиных», в отличие от романа, эвакуацией гетмана руководит не майор, а генерал фон Шратт (хотя вместе с ним действует и майор фон Дуст), а фразу насчет «чистой немецкой работы», естественно, говорят не сами немцы, а Шервинский. Но в целом, думается, можно дипломату верить: похожий инцидент на самом деле имел место. Уроженец России Кестринг (он родился в 1876 году в имении отца Серебряные Пруды в Тульской губернии, окончил Михайловское артиллерийское училище и уехал в Германию только накануне Первой мировой войны) действительно говорил по-русски без какого-либо акцента и действительно находился в составе германской военной миссии при гетмане Скоропадском. Но Булгаков этого знать, естественно, не мог. Однако, похоже, он это предугадал. Дело в том, что булгаковский Шратт говорит по-русски то с сильным акцентом, то совершенно чисто и скорее всего акцент нужен ему только для того чтобы поскорее закончить разговор с гетманом, безуспешно добивающимся германской военной поддержки.

В пьесе по сравнению с романом образ гетмана был значительно расширен и шаржирован. Булгаков вдоволь поиздевался над попытками гетмана ввести в армии и на госслужбе украинский язык, которым тот сам толком не владел. Показал он и склонность гетмана к позерству и болтовне. Павел Петрович Скоропадский был храбрым генералом, заслужившим в Первую мировую войну Георгиевское оружие и орден Св. Георгия 4-й степени, но совершенно ничего не смыслил в политике, что вылилось в трагедию как для украинского народа, так и для русского офицерства. В характеристике гетмана Булгаков опирался не только на собственные впечатления от личности и политики гетмана, но и на воспоминания хорошо знавших Скоропадского мемуаристов. Так, уже в 1921 году журналист Александр Иванович Маляревский (как военный корреспондент «Русского Слова» подписывавшийся: А. Сумской) опубликовал книгу о Скоропадском под красноречивым названием «Диктатор трепетный и робкий». Маляревский как военный корреспондент две недели провел вместе со Скоропадским во время войны и вынес от будущего гетмана самое благоприятное впечатление. Но оно резко переменилось, когда они вновь встретились в Киеве. Маляревский, ставший руководителем бюро печати, неоднократно приглашался Скоропадским к обеду и несколько раз имел возможность беседовать с ним на политические темы. В его книге мы находим и источник речи Алексея Турбина, обличающего гетмана за его нежелание формировать русскую армию: «Приглядываясь к лицам, окружающим Скоропадского, я сразу установил, что большинство их были чисто pyccкиe граждане, без всякого оттенка украинства, и что настоящая цитадель украинства помещалась лишь в кабинете Полтавца, назначенного генеральным писарем, хранителем государственной печати, – скорее почетная, чем административная должность.

Понемногу мне стало совершенно ясно, что благосклонная судьба послала русской буржуазии, интеллигенции и всем не сочувствующим большевистскому перевороту передышку для того чтобы сдать экзамен или переэкзаменовку на право существования в оазисе, охраняемом чужими войсками и возглавляемом временным диктатором. Правда, при одном условии – перекраситься на время в украинские цвета.

На территории России якобы создавались два конкурирующих начала. Советская Россия и Россия Скоропадского. Россия как бы разделилась на два лагеря, без необходимости вести Гражданскую войну, лишь для того чтобы силою интеллекта перемудрить одна другую. При этом Россия Скоропадского находилась в условиях в тысячу раз более благоприятных, чем коммунистическая Россия Ленина. Украинцы требовали немногого. О существовании их только не следовало забывать, до поры до времени награждая их теми заманчивыми для них, но нежизненными игрушками, которые составляли их исконную мечту, – дать им мову и придать внешний украинский стиль управлению. Неудобство существования украинского вопроса можно было использовать на благо всей России и безболезненно выйти из создавшегося положения».

Эта сентенция напоминает слова Тальберга о том, что «мы отгорожены от кровавой московской оперетки» германскими штыками.

Однако, как подчеркивает Маляревский, «практически мова была неосуществима; для целого ряда официальных учреждений не было терминов на малороссийском языке, их надо было еще выдумать, даже на галицийском языке не было терминологии для флота, так как там никогда не было флота». Беспомощные попытки Шервинскогого сделать доклад на «державной мове» как раз и иллюстрируют эту мысль.

Все имевшиеся благоприятные возможности гетман упустил, полностью растратив кредит доверия общества, жаждавшего стабильности и порядка. По словам Маляревского, «на переэкзаменовке блестяще провалилось русское общество, которое не обнаружило никакой сплоченности и ни малейшего здорового эгоистического инстинкта самосохранения. После первых ударов большевизма бежавшее в панике на Украину большинство легкомысленно прокутило передышку.

В чем можно упрекать лично Скоропадского, не сумевшего «взять быка за рога»? Он был одним из атомов этого общества прошлого. Атом, попытавшийся стать вождем. Но обуза прошлых убеждений, взглядов, школы и сноровки дали только опереточного героя, придали опереточный характер всему киевскому государственному образованию.

К счастью, потому что иначе произошла бы трагедия с Гражданской войной. Лучше уж оперетка».

Как мы помним, именно опереткой называет режим гетмана булгаковский Тальберг.

По словам Маляревского, все его министры Скоропадского обманывали, а он не умел или не хотел разоблачить ложь: «Понемногу знакомясь с общим положением дел и результатом работы гетмана, министерств и канцелярии, я к ужасу своему увидел, что в государственном аппарате царит нелепая волокита и толчея, но был уверен, что в гетмане проснется тот боевой генерал, которого я знал на фронте.

Пока весь день гетмана был занят только приемом частных лиц и чиновников с докладами. Скоропадский очень любил говорить. Эту его слабость осмеивали министры, выходя от него после докладов. Но и министры говорили не меньше; они бесконечно затягивали свои заседания, уклоняясь от прений по существу.

Насколько мне было известно, прекрасно осведомленные немцы вели себя весьма корректно, поощряя творческую инициативу, откуда бы она ни исходила, они постоянно настойчиво напоминали правительству и гетману о необходимости принятия тех или иных разумных мер. Но едва ли десятая часть этих указаний выполнялась. И если дело было исключительной важности, они принуждены были проводить его сами, конечно, проводя его иногда не так гладко, как сделали бы это русские руки, к чему правительство относилось совершенно равнодушно – как к совершившемуся факту. Среди чинов правительства создавалась даже какая-то уверенность, что все равно немцы сделают, и сделают лучше…

Большинство чиновников лгали гетману, притворяясь, что все обстоит блестяще, а в печать проходили только сообщения об официальных завтраках и обедах. Просматривая их подряд, можно было составить себе не слишком лестное представление о работоспособности диктатора и гетмана. Немцы, как передавали, тоже начали разочаровываться в государственных способностях милого и обаятельного «Павло» и с нетерпением ожидали приезда его жены Александры Петровны, очевидно думая, что с приездом ее создастся более творческая, а не декоративная атмосфера».

Разумеется, с приездом супруги гетмана положение нисколько не улучшилось. Маляревский очень точно охарактеризовал причину неудач гетмана на ниве государственного строительства: «Смелый и решительный на фронте, П.П. Скоропадский трусил перед своим письменным столом, как неопытный администратор, не умевший никогда разобраться в истине без кавычек. Принимая одно, преподнесенное ему в готовом виде решение, он менял его через полчаса на другое, также подготовленное какими-то случайными подсказчиками».

Пишет мемуарист и о ненависти крестьян к гетману, порождаемой его поддержкой помещиков: «Когда я приехал в Киев, репутация гетмана была уже сильно подмочена среди значительной части крестьян историей с карательной экспедицией, которая была послана по деревням, принимавшим участие в разгромах помещичьих усадеб.

Был случай, когда помещик требовал с крестьян 30 000 карбованцев за вырубленную ими лозу, которая с тех пор уже успела вновь отрасти, а та, что была вырублена, стоила не больше двух-трех тысяч по самой высокой оценке. Карательная экспедиция была приостановлена, но результат ее в виде недоброжелательства продолжал существовать, и на этой почве очень удачно велась антигетманская пропаганда».

Маляревский столь же скептически, как и Булгаков, оценивал общество, собравшееся в Киеве при Скоропадском: «Киев, с его полуинтеллигентным обществом, был не совсем удачным пунктом для формирования нового здорового государственного начала. Давать такое определение Киевскому обществу, мне кажется, не слишком опрометчиво. Не говоря уже об общей политической безграмотности, большинство киевлян жило театрами, концертами, посещениями друг друга и кафе. Базар и рыночные слухи полагались в основу общественного мнения, создаваемого на текущий день, газеты несколько сглаживали слухи раннего утра, принесенные прислугой, но за день телефон и встреча с знакомыми перевертывали снова вверх дном все, что было рассудительного в этом «общественном мнении»…

«Гетман» мог означать диктатора, президента и владетельного князька, на самом же деле это был рядовой кавалерийский генерал царской службы – вывеска, которую можно было размалевать желательными большинству красками, моток картона, на который наматывали нити правопорядка»…

Как признавал Маляревский, после падения императора Вильгельма и начала петлюровского восстания «в серьезный контакт с Антантой я не верил, а сформировать в несколько дней серьезные военные части не было никакой возможности. И неохота, с которой шли в добровольцы, несмотря на подъем среди русской части общества, подсказывала, что неудача неминуема.

Мне пришлось передавать в печать телеграммы и радиотелеграммы, которые я получил из первых рук; в них сообщалось: о высадке французов, их продвижении к Фастову о сочувствии их и поддержке киевских добровольческих частей. Как впоследствии оказалось, эти телеграммы были сфабрикованы штабом Петлюры, перехватывавшим радио и телеграммы, посылаемые гетманом и отвечавшим на них». Эти оптимистические телеграммы дезориентировали героев «Белой гвардии», а потом вызвали их ненависть.

Литературовед В.Я. Лакшин в свое время заметил, что знаменитое обращение Сталина в речи 3 июля 1941 года – первом выступлении в Великую Отечественную войну: «К вам обращаюсь я, друзья мои!» – скорее всего восходит к обращению Турбина к юнкерам в гимназии. Генсеку импонировал полковник Турбин в блистательном исполнении Николая Хмелева – враг настоящий, бескомпромиссный, написанный без карикатурности и «без поддавков», но признающий перед гибелью неизбежность и закономерность победы большевиков. Это, должно быть, льстило самолюбию коммунистического вождя, придавало уверенности в собственных силах, и не случайно Сталин вспомнил турбинские (булгаковские) слова в критические первые недели войны.

Сталину в пьесе особенно нравился Алексей Турбин в исполнении Хмелева. Е.С. Булгакова 3 июля 1939 года зафиксировала в дневнике: «Вчера утром телефонный звонок Хмелева – просит послушать пьесу («Батум». – Б.С. ). Тон повышенный, радостный, наконец опять пьеса М.А. в Театре! И так далее. Вечером у нас Хмелев, Калишьян, Ольга. Миша читал несколько картин. Потом ужин с долгим сидением после. Разговоры о пьесе, о МХТ, о системе. Рассказ Хмелева. Сталин раз сказал ему: хорошо играете Алексея. Мне даже снятся ваши черные усики (турбинские). Забыть не могу».

Между прочим, та трактовка образа Турбина, которую дал Хмелев и которая так нравилась Сталину, не принималась некоторыми поклонниками булгаковского творчества. Так, писатель В.Е. Ардов в феврале 1962 года писал режиссеру С.С. Юткевичу: «О Хмелеве Н.П. мне хочется сказать вот что: я не во всех ролях видел его в театре и в кино. В кино он вообще не производил на меня особенного впечатления. Разумеется, видно было, что актер – сильный, тонкий, умный, взыскательный и талантливый. Но в театре я остался недоволен им в трех ролях, которые полагают его достижениями. Алексея Турбина, на мой взгляд, Хмелев играл неверно. Его Турбин был чересчур «офицеристый» какой-то. Не из этой семьи был старший брат Николки и Лели. Вспомним, что в романе «Белая гвардия», который был самим автором превращен в пьесу о Турбиных, полковник Турбин был написан врачом, а не строевым офицером. Да, непосредственно это не имеет значения. Но и без влияния на образ такой факт оставить нельзя. Хмелев в «Днях Турбиных» поддался соблазну сыграть «блестящего офицера». Он был резок, злоупотреблял внешней стороной выправки и т. д. А хотелось бы видеть обреченного интеллигента. Так задумал М.А. Булгаков».

Но, что удивительно, сцена в гимназии, когда Турбин распускал дивизион, осознав бессмысленность продолжения борьбы и стремясь спасти сотни молодых жизней, совпала с образом действий одного из тех, кто противостоял Сталину по другую сторону фронта в самом конце Второй мировой войны. Итальянский князь Валерио Боргезе до сентября 1943 года командовал специальной 10-й флотилией МАС (малых противолодочных средств), а после капитуляции королевского правительства Италии создал и возглавил добровольческую дивизию морской пехоты «Сан-Марко» – самого боеспособного соединения армии созданной Муссолини Итальянской социальной республики (или «Республики Сало» – по местопребыванию правительства). 15-тысячная дивизия Боргезе сражалась как против англо-американских войск, так и против итальянских партизан. В конце апреля 1945 года германские войска в Италии капитулировали. Муссолини попытался бежать в Швейцарию, но по дороге туда нашел бесславный конец. Боргезе не последовал предложению дуче отправиться вместе с ним к швейцарской границе. Вот как описывает вечер 25 апреля биограф Боргезе французский историк Пьер Демарэ: «Вернувшись в казармы дивизии «Сан-Марко», Боргезе закрылся в своем кабинете… Около 22 час. 30 мин. один из его офицеров разведки представил доклад о последнем подпольном заседании Комитета национального освобождения Севера Италии, состоявшемся утром того же дня в Милане. В партизанской армии было объявлено состояние полной боевой готовности. Создавались народные трибуналы… Предусматривалось, что все фашисты «Республики Сало», захваченные с оружием в руках или пытавшиеся оказать сопротивление, могут быть казнены на месте…

Князю не стоило терять время, если он хотел спасти свою жизнь и жизнь своих солдат! Впереди была только короткая ночь. Он воспользовался ею, чтобы переодеть своих людей в гражданское и отпустить их на свободу, чтобы они попытались добраться до своих домов, раздав им те небольшие деньги, которые у него были. К утру казармы опустели. Только человек двадцать самых верных соратников отказались оставить его. В течение дня 26 апреля Боргезе заставил и их разойтись, и вечером, переодевшись, сам покинул кабинет.

«Я бы мог призвать на помощь смерть, – вспоминал он потом… – Я мог бы относительно легко перебраться за границу. Но я отказался покинуть родину, семью и товарищей… Я никогда не делал того, за что настоящему солдату могло быть стыдно. Я решил отправить мою жену и четверых детей в надежное убежище, а затем ждать, когда климат смягчится, а потом сдаться властям». Боргезе так и поступил – и остался жив, как и все солдаты и офицеры его дивизии.

Думаю, что это совпадение – отнюдь не случайное. Ведь женой князя была русская эмигрантка графиня Дарья Олсуфьева, а она-то уж «Дни Турбиных» наверняка и видела, и читала. Так булгаковская пьеса через несколько лет после смерти драматурга, возможно, помогла спастись тысячам людей. Живо представляешь себе, как Боргезе объявляет своим бойцам: «Дуче только что бежал в Швейцарию в немецком обозе. Сейчас бежит командующий германской группой армий генерал Фитингоф». Отдельные горячие головы предлагают: «В Баварию пробиваться надо, к Альберту Кессельрингу под крыло!» А Боргезе убеждает их: «Там вы встретите тот же бардак и тех же генералов!»

М.А. Булгаков дважды, в двух разных своих произведениях, вспоминает, как начиналась его работа над романом «Белая гвардия» (1925). Герой «Театрального романа» Максудов рассказывает: «Он зародился ночью, когда я проснулся после грустного сна. Мне снился родной город, снег, зима, Гражданская война... Во сне прошла передо мной беззвучная вьюга, а затем появился старенький рояль и возле него люди, которых уже нет на свете». В повести «Тайному другу» содержатся иные подробности: «Я притянул насколько возможно мою казарменную лампу к столу и поверх ее зеленого колпака надел колпак из розовой бумаги, отчего бумага ожила. На ней я выписал слова: “И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими”. Затем стал писать, не зная еще хорошо, что из этого выйдет. Помнится, мне очень хотелось передать, как хорошо, когда дома тепло, часы, бьющие башенным боем в столовой, сонную дрему в постели, книги и мороз...» С таким настроением Булгаков приступил к созданию нового романа.

Роман «Белая гвардия», важнейшую для русской литературы книгу, Михаил Афанасьевич Булгаков начал писать в 1922 году.

В 1922-1924 годах Булгаков писал статьи для газеты «Накануне», постоянно публиковался в газете железнодорожников «Гудок», где познакомился с И. Бабелем, И. Ильфом, Е. Петровым, В. Катаевым, Ю. Олешей. По свидетельству самого Булгакова, замысел романа «Белая гвардия» окончательно оформился в 1922 году. В это время произошло несколько важных событий его личной жизни: в течение первых трех месяцев этого года он получил известие о судьбе братьев, которых никогда больше не видел, и телеграмму о скоропостижной смерти матери от сыпного тифа. В этот период страшные впечатления киевских лет получили дополнительный импульс для воплощения в творчестве.

Согласно воспоминаниям современников, Булгаков планировал создать целую трилогию, и говорил о любимой книге так: «Свой роман считаю неудавшимся, хотя выделяю из своих других вещей, т.к. к замыслу относился очень серьезно». И то, что мы сейчас именуем «Белой гвардией», задумывалось как первая часть трилогии и первоначально носило названия «Желтый прапор», «Полночный крест» и «Белый крест»: «Действие второй части должно происходить на Дону, а в третьей части Мышлаевский окажется в рядах Красной Армии». Приметы этого замысла можно найти в тексте «Белой гвардии». Но Булгаков не стал писать трилогию, предоставив это графу А.Н. Толстому («Хождение по мукам»). И тема «бега», эмиграции, в «Белой гвардии» лишь намечена в истории отъезда Тальберга и в эпизоде чтения бунинского «Господина из Сан-Франциско».

Роман создавался в эпоху наибольшей материальной нужды. Писатель работал ночами в нетопленой комнате, работал порывисто и увлеченно, страшно уставал: «Третья жизнь. И третья жизнь моя цвела у письменного стола. Груда листов все пухла. Писал я и карандашом, и чернилами». Впоследствии автор не раз возвращался к любимому роману, заново переживая прошлое. В одной из записей, относящихся к 1923 году, Булгаков отметил: «А роман я допишу, и, смею уверить, это будет такой роман, от которого небу станет жарко...» А в 1925 году он писал: «Ужасно будет жаль, если я заблуждаюсь и “Белая гвардия” не сильная вещь». 31 августа 1923 года Булгаков сообщал Ю. Слезкину: «Роман я кончил, но он еще не переписан, лежит грудой, над которой я много думаю. Кой-что поправляю». Это был черновой вариант текста, о котором говорится в «Театральном романе»: «Роман надо долго править. Нужно перечеркивать многие места, заменять сотни слов другими. Большая, но необходимая работа!» Булгаков не был доволен своей работой, перечеркивал десятки страниц, создавал новые редакции и варианты. Но в начале 1924 года уже читал отрывки «Белой гвардии» у писателя С. Заяицкого и у своих новых друзей Ляминых, считая книгу законченной.

Первое известное упоминание о завершении работы над романом относится к марту 1924 года. Роман печатался в 4-й и 5-й книжках журнала «Россия» за 1925 год. А 6-й номер с заключительной частью романа не вышел. По предположению исследователей, роман «Белая гвардия» дописывался уже после премьеры «Дней Турбиных» (1926) и создания «Бега» (1928). Текст последней трети романа, выправленный автором, вышел в 1929 году в парижском издательстве «Concorde». Полный текст романа был опубликован в Париже: том первый (1927), том второй (1929).

Из-за того, что в СССР «Белая гвардия» не была закончена публикацией, а зарубежные издания конца 20-х годов были малодоступны на родине писателя, первый булгаковский роман не удостоился особого внимания прессы. Известный критик А. Воронский (1884-1937) в конце 1925 года «Белую гвардию» вместе с «Роковыми яйцами» назвал произведениями «выдающегося литературного качества». Ответом на это высказывание явился резкий выпад главы Российской Ассоциации Пролетарских Писателей (РАПП) Л. Авербаха (1903-1939) в рапповском органе - журнале «На литературном посту». Позднее постановка по мотивам романа «Белая гвардия» пьесы «Дни Турбиных» во МХАТе осенью 1926 года переключила внимание критики на это произведение, и о самом романе забыли.

К. Станиславский, беспокоясь о прохождении через цензуру «Дней Турбиных», первоначально названных, как и роман, «Белая гвардия», настоятельно советовал Булгакову отказаться от эпитета «белая», который многим казался откровенно враждебным. Но писатель дорожил именно этим словом. Он согласен был и на «крест», и на «декабрь», и на «буран» вместо «гвардия», но определением «белая» поступаться не хотел, видя в нем знак особой нравственной чистоты любимых героев, их принадлежности к русской интеллигенции как части лучшего слоя в стране.

«Белая гвардия» - во многом автобиографический роман, основанный на личных впечатлениях писателя о Киеве конца 1918 - начала 1919 года. В членах семьи Турбиных отразились характерные черты родственников Булгакова. Турбины - девичья фамилия бабушки Булгакова со стороны матери. Рукописи романа не сохранились. Прототипами героев романа стали киевские друзья и знакомые Булгакова. Поручик Виктор Викторович Мышлаевский списан с друга детства Николая Николаевича Сынгаевского.

Прототипом поручика Шервинского послужил еще один друг юности Булгакова - Юрий Леонидович Гладыревский, певец-любитель (это качество перешло и персонажу), служивший в войсках гетмана Павла Петровича Скоропадского (1873-1945), но не адъютантом. Потом он эмигрировал. Прототипом Елены Тальберг (Турбиной) послужила сестра Булгакова - Варвара Афанасьевна. Капитан Тальберг, ее муж, имеет много общих черт с мужем Варвары Афанасьевны Булгаковой, Леонидом Сергеевичем Карума (1888-1968), немцем по происхождению, кадровым офицером, служившим вначале Скоропадскому, а потом большевикам.

Прототипом Николки Турбина стал один из братьев М.А. Булгакова. Вторая жена писателя Любовь Евгеньевна Белозерская-Булгакова в книге «Воспоминания» писала: «Один из братьев Михаил Афанасьевича (Николай) был тоже врачом. Вот на личности младшего брата, Николая, мне и хочется остановиться. Сердцу моему всегда был мил благородный и уютный человечек Николка Турбин (особенно по роману “Белая гвардия”. В пьесе “Дни Турбиных” он гораздо более схематичен). В жизни мне Николая Афанасьевича Булгакова увидеть так и не удалось. Это младший представитель облюбованной в булгаковской семье профессии - доктор медицины, бактериолог, ученый и исследователь, умерший в Париже в 1966 году. Он учился в Загребском университете и там же был оставлен при кафедре бактериологии».

Роман создавался в сложное для страны время. Молодая Советская Россия, не имевшая регулярной армии, оказалась втянутой в Гражданскую войну. Сбылись мечты гетмана-изменника Мазепы, чье имя не случайно упомянуто в романе Булгакова. В основе «Белой гвардии» лежат события, связанные с последствиями Брестского договора, в соответствии с которым Украину признали независимым государством, была создана «Украинская держава» во главе с гетманом Скоропадским, и «за границу» бросились беженцы со всей России. Булгаков в романе ясно описал их социальный статус.

Философ Сергей Булгаков, двоюродный дядя писателя, в книге «На пиру богов» описал гибель родины следующим образом: «Была могучая держава, нужная друзьям, страшная недругам, а теперь - это гниющая падаль, от которой отваливается кусок за куском на радость слетевшемуся воронью. На месте шестой части света оказалась зловонная, зияющая дыра...» Михаил Афанасьевич был во многом согласен с дядей. И не случайно, эта страшная картина отражена в статье М.А. Булгакова «Горячие перспективы» (1919). Об этом же говорит Студзинский в пьесе «Дни Турбиных»: «Была у нас Россия - великая держава...» Так для Булгакова, оптимиста и талантливого сатирика, отчаяние и скорбь стали отправными точками в создании книги надежды. Именно такое определение как нельзя более точно отражает содержание романа «Белая гвардия». В книге «На пиру богов» писателю более близкой и интересной показалась другая мысль: «От того, как самоопределится интеллигенция, зависит во многом, чем станет Россия». Ответ на этот вопрос мучительно ищут герои Булгакова.

В «Белой гвардии» Булгаков стремился показать народ и интеллигенцию в пламени Гражданской войны на Украине. Главный герой, Алексей Турбин, хоть и явно автобиографичен, но, в отличие от писателя, не земский врач, только формально числившийся на военной службе, а настоящий военный медик, много повидавший и переживший за годы Мировой войны. Многое сближает автора с его героем, и спокойное мужество, и вера в старую Россию, а главное - мечта о мирной жизни.

«Героев своих надо любить; если этого не будет, не советую никому браться за перо - вы получите крупнейшие неприятности, так и знайте», - сказано в «Театральном романе», и это главный закон творчества Булгакова. В романе «Белая гвардия» он говорит о белых офицерах и интеллигенции как об обыкновенных людях, раскрывает их молодой мир души, обаяние, ум и силу, показывает врагов живыми людьми.

Литературная общественность отказывалась признать достоинство романа. Из почти трехсот отзывов Булгаков насчитал только три положительных, а остальные отнес к разряду «враждебно-ругательных». В адрес писателя звучали грубые отзывы. В одной из статей Булгакова называли «новобуржуазным отродием, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс, на его коммунистические идеалы».

«Классовая неправда», «циничная попытка идеализировать белогвардейщину», «попытка примирить читателя с монархическим, черносотенным офицерством», «скрытая контрреволюционность» - вот далеко не полный перечень характеристик, какими наделяли «Белую гвардию» те, кто считал, что главным в литературе является политическая позиция писателя, его отношение к «белым» и «красным».

Один из главных мотивов «Белой гвардии» - это вера в жизнь, ее победительную силу. Потому эта книга, несколько десятилетий считавшаяся запрещенной, обрела своего читателя, обрела вторую жизнь во всем богатстве и блеске булгаковского живого слова. Совершенно справедливо заметил писатель-киевлянин Виктор Некрасов, прочитавший в 60-е годы «Белую гвардию»: «Ничто, оказывается, не померкло, ничто не устарело. Как будто и не было этих сорока лет... на наших глазах произошло явное чудо, в литературе случающееся очень редко и далеко не со всеми, — произошло второе рождение». Жизнь героев романа продолжается и сегодня, но уже в ином русле.

В апреле 1925 г. Булгаков получил предложение инсценировать роман “Белая гвардия” для Художественного театра. К сбору труппы - 15 августа - автор представил пьесу. Это была инсценировка, сохранявшая в неприкосновенности основные события романа и его героев. В ходе многочисленных переделок, которые автор предпринимал и по собственной инициативе, и по инициативе театра, из 16 картин в пьесе, получившей название “Дни Турбиных”, было оставлено только 7.

ПЬЕСА “ДНИ ТУРБИНЫХ” И РОМАН “БЕЛАЯ ГВАРДИЯ”. Роман “Белая гвардия” охватывает период с декабря 1918 г. по февраль 1919 г. События, отобранные для пьесы “Дни Турбиных”, по продолжительности совпадают с романными: первое, второе и третье действия происходят зимой 1918 г., четвертое действие - в начале 1919 г. Ho в сценическом варианте этот срок сжимается примерно до трех суток, а точнее сказать, до трех вечеров и одного утра, что соответствует четырем действиям драмы.

В момент, избранный Булгаковым для изображения, в Киеве держались немцы с гетманом и белыми отрядами, на Киев наступали мужицкие массы во главе с Петлюрой, на севере пребывали большевики, а на Дону - Деникин. Драматург остановился на событиях, связанных с бегством гетмана и пришествием Петлюры, что с цензурной точки зрения было наиболее приемлемо: “Противостоят друг другу не буржуи и пролетариат, не помещики и крестьяне, противостоит великодержавность - сепаратизму, метрополия - колонии, Россия - Украине, Москва - Киеву”.

Роман не охватывал всей панорамы исторических событий: действие было сосредоточено в Городе и на подступах к нему. И все-таки в роман была введена масса поименованных и безымянных героев, изображались толпы народа, войска на улицах, стычки верных гетману частей с петлюровскими войсками. Избранная пространственная композиция позволяла ощутить причины массового разочарования средней военной интеллигенции в своих руководителях.

В пьесе историческую панораму заменили две сцены второго акта - сцена в кабинете гетмана во дворце и сцена в штабе 1-й конной дивизии. Пьеса, таким образом, сохранила признаки исторической хроники, но ее композиционным центром стал дом Турбиных.

Чтобы подчеркнуть особое место дома Турбиных в драматургическом пространстве пьесы, Булгаков отказался от введения в пьесу семьи Лисовичей. В каком-то смысле Лисовича с его унылым крохоборством заменил полковник Тальберг. Если в романе в поведении последнего подчеркивалось карьеристское начало, то в пьесе к этому прибавилось еще мещанское брюзжание. “He дом, а постоялый двор”, - сердито выговаривает он Елене, недовольный приходом Мышлаевского и приездом Лариосика. Удачно найденный сюжетный ход (возвращение в момент объявления о разводе и предстоящей свадьбе Елены и Шервинского) способствовал посрамлению Тальберга и вместе с тем укрупнял его линию, делал ненужным присутствие в пьесе дублирующей линии Лисовичей.

Итак, сценическое пространство пьесы отдано истории и дому Турбиных, исторической хронике и психологической драме. ДРАМАТУРГИЧЕСКИЙ КОНФЛИКТ “ДНЕЙ ТУРБИНЫХ”, ЕГО СВОЕОБРАЗИЕ. БУЛГАКОВ И ЧЕХОВ. Московский Художественный театр воспринял булгаковскую пьесу в контексте родственной ему чеховской драмы. К этому склоняла любовь Булгакова к подробностям быта (кремовые шторы, лампа под зеленым абажуром, ноты на рояле, цветы), умение молодого драматурга создать образ настроения, окрашивающего сцену или даже целый акт и усиленного с помощью звукового или музыкального сопровождения. Сходство затрагивало и более глубокие уровни драмы (конфликт, сценическое действие, способ создания сценического единства), но это было сходство-преодоление, которое вело к созданию драмы иного типа.

Начнем с конфликта. Как известно, столкновения между действующими лицами в чеховских пьесах не ведут к возникновению драматического конфликта. И у Булгакова враждебность между Турбиными и Тальбергом, даже исход взаимоотношений между Еленой и Тальбергом или Еленой и Шервинским не приобретают в пьесе первостепенного значения.

Определяя своеобразие конфликта в чеховской драме, известный исследователь искусства драмы В.Е. Хализев указывает на то, что Чехов кладет в основу своих зрелых пьес “не традиционные внешние конфликты и столкновения между угнетающими и их жертвами, нападающими и обороняющимися, не перипетии борьбы между персонажами, а длительные, не меняющиеся в своей основе неблагоприятные положения в их жизни... Обращение Чехова к новому типу драматургического конфликта связано в конечном итоге с тем, что он рассматривает характеры и судьбы своих героев и героинь... в отношении не столько к окружающей социальной среде, сколько к “общему состоянию мира” - к социальной обстановке в стране в целом”.

У Булгакова это “общее состояние мира” приобретает облик Истории, вторгается в сценическое пространство и переводит проблему трагического столкновения с судьбой из символического в реальный план, вынуждает героев к прямому участию, к выбору, к поступку, что нехарактерно для чеховских героев.

В булгаковской пьесе персонажи проявляют себя прежде всего в поступке, начиная от предложения, которое Шервинский делает Елене, и кончая героической смертью Алексея Турбина. Наличие в системе персонажей типично чеховского героя, Лариосика, только подчеркивает отклонение Булгакова от чеховского пути.

He менее интересно в пьесе (и в этом Булгаков следует чеховской традиции) умение раскрыть характеры героев через повседневное самочувствие действующих лиц, их эмоционально окрашенные размышления.

Ho в пьесе Булгакова эти внутренние размышления связаны не с впечатлениями “от мелких событий повседневности”, как у Чехова, а с реакцией на значительные исторические ситуации. Они принимают форму прямой рефлексии (в монологах Алексея Турбина, Мышлаевского). Ho главный интерес драмы - в стремлении автора показать, что размышления, вообще самочувствие действующих лиц, возникающее в контексте сцены или акта, окрашено осознанием исторического момента, их захваченностью историческим потоком.

В “Белой гвардии” события бушевали вокруг турбинского дома, а сам он, несмотря ни на что, оставался островком уюта. В пьесе турбинский дом несут бешеные волны событий. Под угрозой оказывается судьба культурной традиции, которая стала бытом, воздухом турбинского дома, сущностью тех, кто причастен к этому дому.

Историческое и частное не закрепляются за определенными картинами, но постоянно соотносятся друг с другом. История вторгается в повседневную жизнь Турбиных, по существу становится главным содержанием этой жизни. Как только открывается занавес, она дает о себе знать песней Николки (“Хуже слухи каждый час. / Петлюра идет на нас!”), выстрелами пушек, бухающих где-то под Святошином, все время гаснущим электричеством, проходящей по улице воинской частью. Она проникает в речь действующих лиц, определяет их поведение, проявляется в состоянии Елены, нетерпеливо ожидающей мужа, в поведении Тальберта, Лариосика, в рассказе Мышлаевского о положении на фронте. Об истории идет речь на “последнем ужине дивизиона”. История меняет турбинский мир. Мера этих изменений определяет характерную для пьесы систему персонажей.

Неслучайно столь важное место среди действующих лиц получает в пьесе Лариосик - житомирский кузен Ларион Суржанский. Из второстепенного, даже третьестепенного романного персонажа он становится в пьесе одним из персонажей первого плана.

Вводя в дом Турбиных уже в первой картине первого акта героя, “будто сшитого из самых распространенных цитат российской словесности”, Булгаков, по словам А. Смелянского, создает “театральный эквивалент” прежней жизни Турбиных, их прежнего мироощущения.

Расширение и углубление роли Лариосика с его комично поданной рефлексией, с его беспомощностью, нерешительностью, беззащитностью, неловкостью должны были оттенить психологические изменения в “чеховской” среде, подобно тому как “крыса” - Тальберг призван был подчеркнуть неизменную верность Турбиных воинскому и семейному долгу.

Характеризуя систему персонажей, В. Ходасевич, видевший мхатовский спектакль в Париже, писал: “От Тальберга до Алексея Турбина идет целая цепь постепенно высветляющихся персонажей. Их можно расположить в определенной последовательности. На первом месте оказывается Шервинский. Он вовсе не негодяй, но и не человек безукоризненной честности (история с портсигаром); он пустышка и враль, на прямое шкурничество не способен, но еще менее способен на самопожертвование; он честно служит белой гвардии, но не свяжет с ней своей судьбы и очень легко переживет ее гибель. За ним - Мышлаевский, отличный фронтовик, хороший товарищ, человек не сложный, потому что ни до какой сложности он еще и недоразвился; гибелью белой армии он раздавлен... Капитан Студзинский - фигура несколько бледная - средний тип честного служаки и порядочного человека. Затем, наконец, Алексей Турбин - истинный герой, человек рыцарской доблести. Его младший брат - юнкер - прекрасный юноша, который так же, как Алексей, не задумался бы пожертвовать жизнью, но судьба от него не требует этого: армия гибнет прежде, нежели его героизму представляется случай выявиться”.

В центре системы персонажей в “Днях Турбиных” оказались, в отличие от романа, не молодые Турбины, а три белогвардейских офицера: Алексей Турбин, Мышлаевский и Студзинский, олицетворяющие три возможных для офицера пути в условиях революции: гибель, освобождающую от выбора, шаг навстречу большевикам и третью дорогу, ведущую в тупик. Выбирающий ее Студзинский из эпизодического персонажа становится одним из главных действующих лиц.

Алексей Турбин, доктор, мятущийся интеллигент, каким он показан в романе, превращается в пьесе в полковника, командира артиллерийского дивизиона, вытеснив романного Малышева. В Алексее воплощены также, особенно в последние моменты жизни, чистота и благородство Най-Турса. Полковник Алексей Турбин наиболее сознательно и обостренно реагирует на ситуацию. Его сильнейшим образом волнуют события на Украине, он разочарован в действиях гетмана, который стал “ломать эту чертову комедию с украинизацией”, он видит разложение белого офицерства во главе с “гвардейской штабной оравой”, предрекает гибель Белого движения. В последнем акте Мышлаевский с его решительными выводами как бы замещает трагически погибшего полковника Турбина.

ПРОБЛЕМАТИКА ПЬЕСЫ И ЕЕ ЖАНРОВОЕ СВОЕОБРАЗИЕ. Таким образом, в пьесе, в отличие от романа, звучит идея обреченности старого мира вообще и белогвардейского движения в первую очередь. У персонажей появляется уверенность в неизбежности рождения “новой России”. Лучшие представители Белой гвардии признают историческую правоту большевиков. Поэтому не кажется странной точка зрения И. Сталина по поводу того, что “Дни Турбиных” “дают больше пользы, чем вреда”, оставляя у зрителя впечатление, “благоприятное для большевиков”: “Если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие... значит, большевики непобедимы”. Так ли воспринимала пьесу публика? Дело в том, что “просоветский” идеологический план, столь прямо обозначенный в пьесе, смягчается ее особой жанровой природой, восходящей к чеховским новациям. Речь идет о сопряжении трагического с комическим и лирическим, о постоянной корректировке идеологического начала вторжением комического и лирического. Так, высказывание Алексея Турбина, проникнутое трагическим пафосом, звучит на фоне пьяной пирушки. Возникший в первом акте мотив предательства и бегства (Тальберг, уход немецких войск) травестируется опереточным мотивом переодевания (бегство гетмана, которого “выносят” из дворца с забинтованной головой и в немецкой форме; переодевание Шервинского). Трагическое начало достигает своей кульминации в первой картине третьего акта. Это сцена в Александровской гимназии, где Алексей Турбин отказывается посылатьлюдей на смерть. Даже перед угрозой гибели своих идеалов и принципов он заявляет юнкерам: “И вот я, кадровый офицер Алексей Турбин, вынесший войну с германцами, чему свидетели капитаны Студзинский и Мышлаевский, я на свою совесть и ответственность принимаю все, все принимаю и, любя вас, посылаю домой”.

Заявление Турбина и сам его поступок выступают в пьесе как важнейший нравственный итог пережитого им. Он приходит к признанию самоценности человеческой жизни перед лицом любой идеи, какой бы значительной она ни была.

Ситуация, связанная с судьбой Турбиных, становившаяся по мере развития действия все драматичнее, в этой сцене достигает трагедийного напряжения: признав право на жизнь за другими, Алексей Турбин не может признать такого права за собой. Он, как предполагает Николка, ищет смерти, и шальной осколок снаряда настигает его.

Трагическая судьба Алексея Турбина является композиционным центром пьесы, но параллельно его линии существуют линии лирического, комического и трагикомического характера. Булгаков строит систему образов посредством парадоксального смешения жанров; судьбы героев трагического или лирического плана корректируются персонажами комическими.

Трагикомическое начало вносят в пьесу Лариосик, Шервинский, Мышлаевский, Николка, сторож Максим. Все они наделены в той или иной степени наивностью восприятия, и это дает автору возможность с их помощью постоянно смещать трагическое и лирическое в комедийный план. Так, трагическая тема в первых двух картинах связана с Алексеем Турбиным. Она возникает на фоне пьяной пирушки. В момент, когда Алексей провозглашает тост за встречу с большевиками (“Или мы их закопаем, или - вернее - они нас...”), неуместная песенка Лариосика (“Жажда встречи, /Клятвы, речи - / Все на свете /Трын-трава...”) обостряет трагическое звучание эпизода. Ho акт завершается лирической сиеной (объяснение Елены с Шервинским), которая, в свою очередь, прерывается комедийным эпизодом - пробуждением пьяного Лариосика.

Принцип комического снижения проводится последовательно в самых трагедийных местах “Дней Турбиных”. Так, в кульминационной сцене пьесы героический поступок Турбина, который спас жизнь двумстам юнкерам и студентам, получает странную, почти пародийную подсветку благодаря трагикомическому выходу гимназического сторожа Максима, оставшегося защищать гимназию (“Мне сказано господином директором...”).

Особое значение в структуре пьесы имеют музыкальный комментарий, звуковая символика. Постоянно не совпадая с видимым планом действия, музыкальный комментарий переводит его в противоположный план, обнаруживает трагедию в фарсе и наоборот. Спор героев часто достигает высшего напряжения не в словах, а в музыкальных партиях. Возникает постоянно антитеза музыка - слово. Один из красноречивых в этом смысле примеров - финальная сцена, где общему ощущению завершенности драматических событий сопутствуют грохот пушек и “далекая глухая музыка”, возвещающая о вступлении большевиков в город.

Многозначительна в этом контексте композиция пьесы. Казалось бы, сцена в Александровской гимназии - это не только кульминация, но и развязка действия, финал драмы. У Булгакова же следом за ней появляется еще один, четвертый акт, воспроизводящий ситуацию первого.

Кольцевая композиция - один из признаков того, что сценическое действие у Булгакова хотя и принимает формы прямого столкновения с Историей, но при этом в не меньшей степени, чем у Чехова, выражается также в сфере “внутреннего действия”.

В начале пьесы - канун трагических событий, бегство Тальберга и отчаянная пирушка - “последний ужин дивизиона” перед боем с петлюровцами, когда выясняется, что завтра идти в бой, но за кого и за что - неизвестно.

В конце - Крещенский сочельник 19-го года, наступивший через два месяца после гибели Алексея и ранения Николки, елка, снова сбор друзей, появление Тальберга и объявление о свадьбе Елены и Шервинского - эпилог одних и канун новых трагических событий, тревожное ожидание прихода большевиков.

Начало и конец пьесы переплетены повторяющимися мотивами. Прежде всего, это мотив неизбежной встречи с большевиками. В 1-м акте он внятен только Алексею Турбину: “В России, господа, две силы: большевики и мы. Мы встретимся... Когда мы встретимся с большевиками, дело пойдет веселее. Или мы их закопаем, или - вернее - они нас. Пью за встречу, господа!”

В 4-м акте эта встреча реально маячит перед всеми, и отношение к ней неоднозначно: от готовности Мышлаевского идти в ЧК под расстрел до намерения Студзинского уйти на Дон, к Деникину. Такая разноголосица сама по себе говорит о пробуждении в традиционной военной среде потребности в самоопределении. Интересно переплетение этого мотива с мотивом переодевания. Он связан с Шервинским, для которого мир - театр, а сам он - актер, легко переходящий из пьесы в пьесу (снимает бурку, остается в великолепной черкеске, черкеску меняет на штатское, приходит в “беспартийном пальтишке”, взятом напрокат у дворника, снимает его и является в великолепном фраке).

Мотив встречи с большевиками и его трансформация неотделимы от мотива “народа-богоносца”. С ним связано понимание того, что в конечном счете исход встречи будет зависеть от позиции “милых мужичков из сочинений Льва Толстого”. Ho в 1-м акте в адрес “милых мужичков” звучит проклятие, а в 4-м мысль о них оборачивается признанием неизбежности завтрашней победы большевиков (“за большевиками мужички тучей”).

Мотив хмельного забвения, попойки (“Водки бы мне выпить, водочки” - бытовая подробность приобретает символический характер), пронизывающий вторую картину 1-го акта, возникнув в 4-м, разрешается очередным промахом Лариосика, роняющего бутылку - на пользу всеобщему отрезвлению, не только буквальному, конечно.

Ho важнейшая для булгаковской концепции соотнесенность мотивов 1-го и 4-го актов связана с образом Дома.

Дом в восприятии Лариосика предстает сначала как воплощение покоя в разбушевавшемся мире, потом как символ грядущей лучшей жизни (“Мы отдохнем, мы отдохнем...”). Отсылки к Чехову, провоцируемые дословным воспроизведением чеховского текста, должны как раз обратить внимание на несовпадение в трактовке образа Дома. Для чеховских героев Дом - замкнутое пространство, торжество сковывающей человека повседневности. У Булгакова мотив Дома в 1-м акте связан с мотивом тонущего корабля, хаоса, проникшего внутрь священного пространства (попойка). В 4-м же акте звучит мотив возвращенной жизни и неистребимой повседневности как основы миростояния. Утверждается идея самоценности жизни, права человека жить вопреки общей катастрофе. Как и в 1-м акте, мысль о ней реализуется в мотиве недремлющего рока (солдатский марш на слова пушкинской “Песни о вещем Олеге”). Этот мотив трагически обрамляет праздник возрождающейся жизни, обнаруживая его беззащитность. Гром шестидюймовых батарей, под который Лариосик произносит в финале классические слова: “Мы отдохнем, мы отдохнем...” - становится завершением, разрешением чеховской темы пьесы.

Так, образ настроения переводит общее впечатление от развернувшихся событий в иной регистр, нежели мысль о неизбежности рождения “новой России”.

Итак, в пьесе “Дни Турбиных” Булгаков, обратившись к изображению “русской усобицы”, сумел подняться над настроением классовой розни и утвердить идею человечности, самоценности жизни, непреложности традиционных нравственных ценностей. Наследуя завоевания чеховской драматургии, Булгаков создал оригинальное в жанровом отношении произведение, соединившее историческую хронику с психологической драмой, органично включившей в себя лирическое и трагикомическое начала.

“Дни Турбиных” связали драматургию Нового времени с чеховской эпохой и вместе с тем обнаружили желание автора писать по-новому. Пьеса пользовалась огромным успехом, но в 1929 г. противники спектакля добились того, что он на три года исчез с мхатовской афиши. В феврале 1932 г. решением правительства спектакль был возвращен на сцену.

Михаил Булгаков Калмыкова Вера

«Белая гвардия» и «Дни Турбиных»

В первые месяцы 1923 г. Булгаков начал работать над романом «Белая гвардия», а 20 апреля он вступил во Всероссийский союз писателей.

«Белая гвардия» – первое крупное произведение Булгакова, очень важное для него самого. Это «роман о трагедии людей долга и чести в моменты общественных катаклизмов и о том, что самое ценное на свете – не идеи, а жизнь» .

Безусловно, произведение это автобиографично. Дружная семья Турбиных – это, конечно, семья Афанасия Ивановича и Варвары Михайловны Булгаковых. Ни отца, ни матери к моменту событий уже нет в живых, но выросшие дети выживают потому лишь, что их поддерживает атмосфера семьи, дух рода. Словно желая навеки запечатлеть в слове любимые детали быта, одно воспоминание о которых вызывает ощущение счастья и боли, Булгаков описывает квартиру своих героев:

«Много лет до смерти [матери], в доме № 13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади „Саардамский Плотник“, часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. …Часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и „Саардамский Плотник“, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий.

Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном поле… бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой, золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, – все семь пыльных и полных комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей, молвила:

– Дружно… живите» .

Исследователи нашли прототипы каждого из героев «Белой гвардии». Всех друзей юности Булгаков запечатлел на страницах своего романа, не позабыв никого, всем подарил бессмертие – не физическое, конечно, но литературное, художественное. И, благо события той зимы не отошли еще к 1923 г. в дальнее прошлое, автор заново поставил те вопросы, которые мучили его тогда. И первый среди них: стоит ли политика, стоят ли глобальные перемены в жизни народов хотя бы одной человеческой жизни? Счастья одной семьи?

«Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи. Мать сказала детям:

– Живите.

А им придется мучиться и умирать» .

Какую цену каждый из Турбиных, каждый из киевлян в 1918 г. заплатил за амбиции Скоропадского, Петлюры, Деникина? Что может образованный, культурный человек противопоставить хаосу и разрушению?.. И в нэпмановской России, поднимавшейся после голода, холода и смертной тоски Гражданской войны, стремившейся, как казалось тогда, прочно забыть пережитое, эмоции автора нашли живейший отклик.

«Белая гвардия» публиковалась в журнале «Россия» (№ 4 и 5 за 1925 г.). Увы, журнал закрыли, поскольку идеологически он не соответствовал политике Советской власти. У сотрудников журнала провели обыск, в частности у Булгакова изъяли рукопись «Собачьего сердца» и дневник.

«Но и недопечатанный роман привлек внимание зорких читателей. МХАТ предложил автору переделать его „Белую гвардию“ в пьесу. Так родились знаменитые булгаковские „Дни Турбиных“. Пьеса, поставленная во МХАТе, принесла Булгакову шумную и очень нелегкую славу. Спектакль пользовался небывалым успехом у зрителей. Но печать встретила его, как говорится, в штыки. Чуть ли не каждый день то в одной, то в другой газете появлялись негодующие статьи. Карикатуристы изображали Булгакова не иначе как в виде белогвардейского офицера. Ругали и МХАТ, посмевший сыграть пьесу о „добрых и милых белогвардейцах“. Раздавались требования запретить спектакль. Десятки диспутов были посвящены „Дням Турбиных“ во МХАТе. На диспутах постановка „Дней Турбиных“ трактовалась чуть ли не как диверсия на театре. Запомнился один такой диспут в Доме печати на Никитском бульваре. На нем ругательски ругали не столько Булгакова (о нем, мол, уже и говорить даже не стоило!), сколько МХАТ. Небезызвестный в ту пору газетный работник Грандов так и сказал с трибуны: „МХАТ – это змея, которую Советская власть понапрасну пригрела на своей широкой груди!“» .

Театр не сразу принял текст драмы, принесенный Булгаковым. В первом варианте действие казалось размытым. Константин Сергеевич Станиславский, бессменный руководитель МХАТа, слушавший авторское чтение, не выказал никаких положительных эмоций и предложил автору радикально переделать пьесу. На что Булгаков, разумеется, не согласился, хотя от доработок не отказался. Результат оказался ошеломительным: убрав нескольких главных героев, изменив характеры и судьбы оставшихся, драматург достиг небывалой выразительности каждого образа. И самое главное, пожалуй, вот что. В последней сценической редакции Алексей Турбин, главный герой драмы, твердо знал: монархия обречена, а любые попытки реставрировать прежнюю власть приведут к новым катастрофам. То есть, по сути говоря, пьеса отвечала всем возможным требованиям советского театра – идеологическим в первую очередь. Премьера, состоявшаяся 5 октября 1926 г., сулила успех.

Не стоит думать, будто Булгаков сосредотачивал свое внимание лишь на вышеупомянутых произведениях, – нет, в журналах и газетах по всей стране появлялось огромное количество его рассказов и фельетонов. Не следует также считать, будто его пьесы ставились только в столичных театрах – они приобретали широчайшую популярность по всей стране. Ну и конечно, Булгаков с женой много путешествовали. Писатель становился все более востребованным.

Из книги Белогвардейщина автора Шамбаров Валерий Евгеньевич

70. Почему проиграла Белая гвардия Главная причина - белогвардейцев было попросту очень мало. Сопоставьте цифры хотя бы в двух наивысших точках их успехов.Март-апрель 19-го, пик побед Колчака: у него было 130 тыс. чел., в это же время у Деникина было 60 тыс., у Юденича около

Из книги Курс русской истории (Лекции LXII-LXXXVI) автора Ключевский Василий Осипович

Гвардия и дворянство Таким образом, повторю, почти все правительства, сменявшиеся со смерти Петра I до воцарения Екатерины II, были делом гвардии; с ее участием в 37 лет при дворе произошло пять-шесть переворотов. Петербургская гвардейская казарма явилась соперницей Сената

Из книги Армия императорского Рима. I-II вв. н.э. автора Голыженков И А

Преторианская гвардия Римская империя имела в своем распоряжении не только легионы, расквартированные в провинциях. Для поддержания порядка в самой Италии и охраны императора Август создал 9 когорт преторианской гвардии (cohortes practoriae) обшей численностью 4500 человек.

Из книги Повседневная жизнь российских жандармов автора Григорьев Борис Николаевич

На сцене гвардия Наш читатель уже знаком с краткой историей образования гвардейских частей и их участия в дворцовых переворотах середины XVIII века. Здесь же мы рассмотрим охранные функции гвардии. Начнем же с «лейб-компанейцев» Елизаветы Петровны. Единственной прямой

Из книги Адский остров. Советская тюрьма на далеком севере автора Мальсагов Созерко Артаганович

Глава 1 Белая гвардия на Кавказе Поражение Деникина - Партизанская война - Неожиданный удар - Неуловимый Челокаев - Договор в действии Прежде чем перейти к моей главной задаче - описанию условий жизни в советской тюрьме на Соловецких островах, я хотел бы коротко

Из книги Заговор графа Милорадовича автора Брюханов Владимир Андреевич

4. Гвардия в походе Теперь мы можем логично объяснить странное решение императора Александра I, сообщенное им Васильчикову в мае 1821 года.Накануне возвращения в Россию Александр по-прежнему не доверял гвардии и опасался переворота - как это было и в прошедшую осень, и в

Из книги 1812 год - трагедия Беларуси автора Тарас Анатолий Ефимович

Национальная гвардия Приказом от 13 (25) июля Наполеон распорядился создать национальную гвардию Вильни и утвердил ее штат: штаб - 22 человека (6 офицеров, 2 унтер-офицера, 3 рабочих, 2 медика, 9 музыкантов); 2 батальона по 6 рот, в каждой - 119 человек (3 офицера, 14 унтер-офицеров, 2

Из книги Терроризм. Война без правил автора Щербаков Алексей Юрьевич

Оранжевая гвардия Пора перейти к рассказу о людях с другой стороны. Именно противостояние экстремистов с двух сторон во многом делает ситуацию тупиковой. Мало того, что многие молодые люди идут в терроризм, руководствуясь не идеями, а чувством мести, так ведь они еще и

Из книги Люди сороковых годов автора Жуков Юрий Александрович

Старая гвардия 8 июля, 23 часа 15 минут К сведению редакции. Выслали непроявленную пленку со снимками героев последних боев, в частности экипажа гвардии лейтенанта Георгия Ивановича Бессарабова, который уничтожил за один день три «тигра». Он представлен к званию Героя

Из книги Загадочные страницы русской истории автора Бондаренко Александр Юльевич

Мятежная гвардия «Но перед вами отличался Семеновский прекрасный полк. И кто ж тогда не восхищался, Хваля и ум его и толк…» Так через тридцать шесть лет после произошедшего писал в «Стихах о бывшем Семеновском полку» Федор Глинка, участник войн с Наполеоном, историк и

Из книги Русская Ницца автора Нечаев Сергей Юрьевич

Глава тринадцатая Белая гвардия Волна массовой эмиграции, последовавшая вслед за революцией и Гражданской войной, разными путями привела на Лазурный Берег Франции огромное количество офицеров Белой армии.Через Турцию, Сербию и Болгарию настоящий поток

Из книги Народ Мухаммеда. Антология духовных сокровищ исламской цивилизации автора Шредер Эрик

Из книги Отцы тьмы, или Иезуиты просвещения автора Печников Борислав Алексеевич

«Се - гвардия папы» «...Иезуитская недобросовестность повсюду вошла в пословицу; имя иезуита сделалось почти синонимом названия мошенника...Иезуитизм подавляет личность, стесняет, умерщвляет; учение иезуитов останавливает свободное развитие, это есть смерть

Из книги 100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1 автора Соува Дон Б

Из книги Русская Италия автора Нечаев Сергей Юрьевич

Из книги Мой XX век: счастье быть самим собой автора Петелин Виктор Васильевич

2. «Молодая гвардия» В ноябре 1968 года я уже работал в редакции журнала. Через неделю или две собрал совещание критиков, прозаиков, искусствоведов, чтобы обсудить перспективный план редакции на будущий, 1969 год. В совещании приняли участие Олег Михайлов, Виктор Чалмаев,